АСПЕКТЫ ПСИХОСЕМИОТИКИ ВИЗУАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Специалистами в области общения давно подмечено: наша речь является лишь малой частью того, что включается в понятие «язык».
«Но что такое язык? Что такое знак? Говорит ли все то, что безмолвствует в мире, в наших жестах, во всей загадочной символике нашего поведения, в наших снах и наших болезнях, – говорит ли все это и на каком языке, сообразно какой грамматике? Все ли способно к означению – если нет, то что именно? – и для кого и по каким правилам? Каково отношение между языком и бытием, и точно ли к бытию непременно обращается язык, – по крайней мере, тот, который поистине говорит? И что такое тот язык, который ничего не говорит, никогда не умолкает?… Как охватить его и выявить его собственную суть и полноту»? Эти слова Мишеля Фуко оказываются чрезвычайно актуальными на фоне наших знаний о существовании множества языков, например, языка глухонемых, языка нотных записей и языка математических формул, языка жестов спортивного судьи и языка тела («body language»), невербального языка души, языка моды (Барт, 2003; Бродецкий, 2000; Меграбян, 2001; Реформатский, 1963; Романов, 1995).
Из работ по теории общения известно, что прежде чем человек как участник коммуникативного процесса успевает что-либо довести до сведения других вербальным путем, около 85% людей формируют о нем как о партнере по общению свое представление на основе его внешнего облика. Испанский монах Бальтасар Грасиан отмечал: «О вещах судят не по сути, а по виду; мало кто смотрит в глубь, чаще довольствуются наружностью. Толку ли, что ты прав, коль на лице твоем лукавство. Благовидная наружность – лучшая рекомендация достоинств внутренних». И если только «в беседе сказывается, открывается личность», то важная психологическая информация о собеседнике, о его поведении, о его внеречевых компонентах взаимодействия может передаваться посредством визуального канала в виде особых знаков внешнего облика – визуальных знаков и сигналов.
На фоне опосредованного обмена коммуникативными потоками в период глобализации и информатизации как важнейших признаков нового тысячелетия все большее значение приобретает феномен непосредственного общения между людьми. В этом плане коммуникация рассматривается как частный случай взаимодействия человека с окружающим миром. Если при этом исходить из существования внутренней взаимосвязанности всех свойств и процессов в коммуникативном обмене (взаимодействии), то тогда принимающий в нем участие человек воспринимается как целостная система, которая передает и воспринимает (реагирует на) информацию всем своим телом в виде определенных сигналов (ср.: Романов, 1995) .
С этих позиций достаточно сложно в процессе коммуникативного обмена четко отграничить деловые и личностные качества собеседников, их эмоции от содержания и смысла сказанного, их отношения к тематическому пространству беседы, к своему партнеру как реципиенту (адресату) сообщения, их отношение к обстоятельствам, в которых осуществляется коммуникативная интеракция. Поэтому сам процесс коммуникации или коммуникативного обмена есть своего рода технология непрерывного взаимодействия человека с окружающим его миром, реализующаяся в виде последовательности и особенностей его знакового (вербального и авербального) поведения, действий и состояний при передаче, обмене, получении, переработке и сохранении информации (Меграбян, 2001; Романов, 1988; 1995; 1996; Романов, Ходырев, 2000; Романов, Ходырев, 2001). В данном случае знак определяется в широком смысле как материальный, чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие), выступающий в процессе познания и общения в качестве представителя (заместителя) другого предмета или явления и используемый для приема, хранения, преобразования и передачи информации об этом замещающем предмете или явлении.
Как правило, каждый из участников коммуникативного обмена стремится к реализации своей цели, воздействуя на те или иные сферы человека. В этом плане цель можно рассматривать как определенный результат, ради которого каждый из собеседников вступает в коммуникацию друг с другом, а предметом коммуникативного взаимодействия будет являться та часть внутреннего или внешнего мира реципиента (адресата), на которую осуществляется воздействие со стороны его партнера или каузатора (источника воздействия).
Известно, что с точки зрения манифестационного (по форме) проявления (в виде слов, жестов, поз или иных невербальных аспектов) процесс коммуникативного обмена (или коммуникацию) можно отнести к физическому, материальному миру, по содержанию (значение слов, семантическая характеристика дискурсивных практик или репликовых шагов) – к социальному миру, а по предмету воздействия коммуникация «всегда» относится к духовно-психологической сфере (Романов, Ходырев, 2000: 21-26).
Практически всегда предметом любого коммуникативного воздействия в первую очередь является духовно-психологическая сфера человека, и только лишь затем в качестве предмета выступает его поведение, состояние или отношение. Такая последовательность обусловлена тем, что чаще всего в коммуникации духовно-психологическая сфера человека используется как «посредник» для изменения его познавательного, эмоционального, поведенческого и других аспектов (Вертч, 1996). Это означает, что одной и той же коммуникативной цели можно достигнуть, воздействуя на различные духовно-психологические стороны и особенности человека как участника коммуникативного взаимодействия, а одни и те же коммуникативные воздействия, направленные на разных адресатов, могут привести к различным результатам (ср.: Романов, 1988). Важно, чтобы в коммуникативной интеракции партнеры добивались понимания, а не простого, механистического согласия и послушания, так как понимание выражает, главным образом, заявленную цель коммуникативного воздействия, в то время как согласие (послушание) указывает на скрытые цели его. И, как следствие, отказ партнера сделать что-нибудь желаемое (требуемое) нередко интерпретируется его собеседником как непонимание, что в конечном итоге приводит к череде повторов и настаиваний в ожидании, что партнер все же поймет заявленную цель и попытается ее реализовать.
В коммуникативном процессе важны навыки и умения собеседников дифференцировать по поведению (речевому в том числе) и внешнему виду (знакам внешнего облика: физиогномика, имиджевые характеристики поведения, кинесика, габитус, костюм с его стилевыми и цветовыми, по М. Люшеру, значениями и характеристиками; о семиотике моды в одежде см. также: Барт, 2003; Романов, Романова, 1997: 47-81; Романов, Ходырев, 1998: 127-202) особенности осуществления коммуникативного взаимодействия и степень достижения ими поставленных целей. Основным формальным критерием результативности (завершенности) коммуникативного акта (воздействия) может считаться наблюдаемый (фиксируемый, «читаемый») момент (или акт) принятия адресатом сообщения. Таким путем каждый из участников коммуникативного взаимодействия, например, инициатор, может убедиться в наличии достоверной обратной связи с реципиентом (адресатом), т.е. он убеждается в физическом принятии (в широком понимании) адресатом направленного на него сообщения инициатора.
В этом ряду особая роль принадлежит знакам внешнего облика, т.е. системе несловесных знаков или «внесловесного семиозиса» в виде определенных «языков» (например, «язык тела», «язык жестов», «язык цвета одежды», «язык моды», «язык костюма»), которые либо порождаются участниками в момент коммуникативной интеракции (кинесика, гаптика, жесты), либо задействованы в ней (габитус, окулесика, цветовая гамма одежды и ее стиль и др.). И в том, и в другом случае, создавая определенное семиотическое пространство, они визуально воспринимаются собеседниками и участвуют в семиопсихологической интерпретации коммуникативного воздействия. В этой связи А.А. Реформатский (1963) отмечал, что в акте устного общения никогда не происходит простое кодирование или перекодирование смысла. В нем сосуществуют параллельно разные системы обработки знаковой информации, хотя они как-то и конкурируют в принципе, но не накладываются друг на друга, а представляют собой более сложное соотношение.
Таким образом, в одном коммуникативном акте могут совместно существовать несколько знаковых систем, которые по «линии соприкосновения темы высказывания с внесловесным началом, определяемых трением слова о внесловесную среду» (Волошинов, 1929: 98-99), образуют комплексное семиотическое пространство. В этом комплексном семиозисе визуальная составляющая, как предмет анализа психосемиотических проявлений субъекта общения, представлена в качестве детерминантов синхронных взаимоотношений между вербальными знаками говорящего и его собственным невербальным поведением и невербальным поведением слушающего. В результате эта составляющая может выступать в функции коактивной регуляции поведения коммуникатора – адресата, которая является одной из важнейших частей социальной интеракции вообще и визуальной в частности.
В этой связи исследователи подчеркивают, что различные визуальные знаки, например, контакт глаз, способны выполнять и другие функции. Отмечается, если в процессе общения человек смотрит на другого человека, то можно получить обширную информацию о поведении этого человека: можно, например, регулировать начало и окончание речи, можно также передавать эмоциональность или близость. Ссылаясь на результаты своих коллег, А. Меграбян (2001: 16) указывает на важность регулятивной функции визуальной коммуникации и отмечает, что когда говорящий и слушающий собираются поменяться ролями в ходе коммуникативного обмена, то, заканчивая говорить, говорящий смотрит в направлении слушающего, а слушающий, в свою очередь, начиная говорить, смотрит в сторону. Кроме того, если речь гладкая, то говорящий больше смотрит в направлении своего слушателя, чем когда его речь нарушается различными ошибками и паузами. То, что говорящий смотрит в сторону в такие неловкие моменты, подразумевает признание говорящим, что он немногое может сказать и требует от своего слушателя меньше внимания. Это также помогает говорящему получить какую-то передышку, чтобы собраться с мыслями.
Значимость регулятивной функции визуальных знаков в коммуникации раскрывается в использовании этих знаков в коммуникативном воздействии как социопсихолингвистическом явлении, ибо изменение деятельности адресата определяется возможностью управления сознанием человека посредством знаков, а также деятельностью отправителя, направленной на осуществление этого управления. Так, только изменение позы или контакт глаз показывает адресату, что говорящий либо собирается высказать новую мысль, либо он занял определенную позицию по отношению к идеям, высказанным им самим или его собеседником, либо он хочет временно выйти из коммуникативного пространства, подчеркивая свою отстраненность (подробнее см.: Романов, 1995: 22-25; Романов, 1996: 22-26).
Поэтому знаки визуальной коммуникации, включаясь в систему невербальной коммуникации и таким образом размещаясь в коммуникативном пространстве участников семиотической интеракции, способны отражать сферу невербального поведения личности, которую В.А. Лабунская (2001) определяет как «социально и биологически обусловленный способ организации усвоенных индивидом невербальных средств общения, преобразованных в индивидуальную, конкретно-действенную форму действий и поступков».
Таким образом, понятие «визуальная коммуникация», сопряженное лишь с визуальным каналом передачи информации, с одной стороны, соотносимо в некотором роде с понятиями «невербальная коммуникация», «невербальное общение» и «невербальное поведение», но, с другой стороны, оно значительно ýже понятия «коммуникативное пространство семиотической интеракции», куда включаются как знаки обыденного языка, так и знаки других систем: кинесической (от греч. Кinētikos – движение) как системы любых значащих движений (мимика, жестикуляция, позы, походка), просодической, такесической, экстралингвистической и ольфакторной (от лат. olfactus – обоняние).
Очевидно, что визуальная коммуникация перекрещивается как со знаками невербального поведения в плане оптической репрезентации выразительных движений и физиогномических маркеров (экспрессивная составляющая или подструктура языковой личности), так и с системой визуальных знаков за пределами границ невербального поведения, в частности с подсистемами знаков типа «костюм», «стиль одежды», «мода», «украшения» (Барт, 2003: 35-90, 260-340, 393-398; Люшер, 1993: 40-52, 77-86, 141-155; Романов, Романова, 1977: 47-78; Романов, Ходырев, 1998: 127-203; Петрова, 2001: 11-16), относящихся к внешнему облику ее участников.
Перекрещивающиеся множества данных знаковых подсистем создают в конечном итоге единый комплексный знак визуального внешнего облика, который в актах визуальной коммуникации, отражая ее направленность на связь между собеседниками, относится к определенной «области семиотических фактов» (Греймас, Курте, 1983: 492), становится ее «знаком-текстом» или «знаком-дискурсом» («коммуникатом», в терминологии чешских функционалистов), т.е. своеобразным визуальным интерактивным сообщением, и «прочитывается» (интерпретируется) на визуальном уровне партнером или адресатом. Семантический объем такого комплексного знака может включать в себя и физические параметры или облик (внешнее тело, габитус), и социальное оформление внешности, охватывающие функционально-ролевые, имиджевые сигналы личности (одежда, ее цвет и стиль, украшения, аксессуары и пр.) и экспрессивно-импрессивные движения (кинесика, позы, жестикуляция), т.е. все коммуникативные формы визуальной объективации телесности (ср.: Тхостов, 2002: 87-100).
Таким образом, знак визуального внешнего облика выступает в качестве основной (сквозной) психосемиотической категории неречевого воздействия, ибо «психологические проблемы, – как отмечал М.В. Гамезо (1977: 11), – присутствуют везде: и в семантике, и в синтаксисе знаков, – как только они начинают рассматриваться в контексте человеческой деятельности и отношений, общения» (ср.: Брудный, 1975: 166-167; Романов, 2003: 271-272). Понимание знака визуального внешнего облика как объекта области семиотических фактов (семиотический объект) не расходится в своих общих свойствах с пониманием знака в семиотике и трактуется как «материальный, чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие, «реальности»), выступающий в процессе познания и общения в качестве преднамеренного» (Маслов, 1975: 24-27) или «симптоматического», по К. Уилберу, представителя (заместителя, референта) другого предмета или явления и используемый для приема, хранения, преобразования и передачи информации об этом замещающем предмете или явлении.
Литература
1. Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры. – М., 2003.
2. Бродецкий А.Я. Внеречевое общение в жизни и в искусстве: Азбука молчания. – М., 2000.
3. Брудный А.А. О проблеме коммуникации // Методологические проблемы социальной психологии. – М., 1975. – С. 165-182.
4. Вертч Дж. Семиотические механизмы в совместной познавательной деятельности // Познание и общение. – М., 1988. – С. 69-80.
5. Гамезо М.В. Знаки и знаковое моделирование в познавательной деятельности. Автореф. дисс. ... докт. психол. наук. – М., 1977.
6. Греймас А., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. Сост. Ю.С. Степанов. – М. 1983. – С. 483-550.
7. Лабунская В.А., Ю.А. Менджерицкая, Бреус Е.Д. Психология затрудненного общения. М., 2001. – 288 с.
8. Люшер М. Сигналы личности. Ролевые игры и их мотивы. Пер. с немецк. – Воронеж, 1993. – 162 с.
9. Маслов Ю.С. Введение в языкознание. – М., 1975. – 328 с.
10. Меграбян А. Психодиагностика невербального поведения. Пер. с англ. – СПб., 2001. – 256 с.
11. Петрова Е. А. Знаки общения. – М.. 2001. – 256 с.
12. Реформатский А.А. О перекодировании и трансформации коммуникативных систем // Исследования по структурной типологии. – М., 1963.
13. Романов А.А. Грамматика деловых бесед. – Тверь, 1995. – 239 с.
14. Романов А.А. Политическая лингвистика. – М.-Тверь, 2002. – 191 с.
15. Романов А.А. Социокультурные и психологические аспекты коммуникации // Международная конференция: «Психология общения: Социокультурный анализ». Материалы конференции. – Ростов-на-Дону, 2003. – С.270-272.
16. Романов А.А., Романова Е.Г. Офис-менеджер: Управленческая компетенция, культура и имидж. – Тверь, 1997. – 145с.
17. Романов А.А., Ходырев А.А. Управленческая имиджелогия. –Тверь, 1998. – 244 с.
18. Романов А.А., Ходырев А.А. Управленческая риторика. – М., 2001. – 216 с.