Ю.А. Сорокин
Институт языкознания Российской академии наук
ПУШКИН И ГРИБОЕДОВ:
ТЫНЯНОВСКАЯ ВЕРСИЯ МЕНТАЛЬНОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ
1. До сих пор тексты художественной литературы (тексты продуктивной семантики) оцениваются, исходя из той установки, которую можно было бы назвать установкой Каренина-Берс. Как известно, первый был ос-мотрителен в своих профессиональных суждениях и весьма смел в оценках искусства, вторая – не уступала ему в решительности, судя о художественной литературе следующим образом: «...Читала «Идиота» … Достоевский груб, мне не нравится. <…> Кончила читать «Идиота» и теперь буду читать Чирикова роман и книгу Якубовского «Положительные народные типы у Толстого» (Толстая, 1978: 402, 404).
Конечно, такая установка не всегда выступает в столь четком виде. И столь откровенно. Она – маскируется и, прежде всего, концептуализируется, хотя суть ее остается неизменной (см., например: Полонский, 1968).
2. Стремление сузить ее значимость, от которой – лишь шаг до списка одобряемых оценок и текстов, было в высшей степени характерно для Н.А. Рубакина (Рубакин, 1929), экспериментально доказавшего и факт проекционности восприятия и понимания художественного текста, и реальность психотипического расстояния между автором и читателем, обусловливающего меру притяжения или отталкивания реципиента от того или иного художественного коммуниката (см. в связи с этим: Белянин, 1996). К библипсихологическим / психосемантическим исследованиям, ориентированным на демонтаж установки Каренина-Берс, несомненно, могут быть причислены и книги И.П. Смирнова (1994), М. Мамардашвили (1995), В.П. Зинченко (1997) и А.А. Фаустова (1997; 1998), А.А. Фаустов, Савинков (1998). Показательно, что в «Авторском поведении в русской литературе» А.А. Фаустов описывает художественные генотипы, кочующие по нашей литературе, исходя из специфичности / уникальности психо-биологических свойств / качеств, опредмечиваемых в художественном тексте тем или иным автором (писатели-элегики, писатели-натуралисты, писатели-реалисты, субьективные и объективные авторы) (1997: 9-48).
3. Составляющие этой специфичности / уникальности (ментального своеобразия) пытался осмыслить и Ю.Н. Тынянов, причем в двух взаимосвязанных, но все-таки полярных направлениях: теоретически (см., например: 1977), и беллетристически (1959а; 1959б).
Интерес Ю.Н. Тынянова к ментальному своеобразию Пушкина был продиктован, очевидно, двумя причинами: во-первых, идеологизацией каренинско-берсовской установки, сужающей поле выбора и поисков в литературной и нелитературной сфере, и, во-вторых – загадкой устойчивой и длительной аттрактивности, загадкой секрета тех текстов пушкинской поэзии и прозы, которые сейчас именуют бестселлерами.
4. Если суммировать художественные размышления Ю.Н. Тынянова по поводу феномена Пушкина, то, по-видимому, допустимо считать самыми важными из них следующие: 1) писателю полезны детские и отроческие травмы (полезна изначальная травмированность) наряду с аффективно-эмотивными (любовными) неудачами в юности; 2) в аффективно-эмотивной сфере равномощны, но не равноценны, все ее элементы; 3) именно она – движитель творчества, результаты которого корректируются осторожной рациональностью; 4) видимый мир и зависим, и независим от видимого поля: они есть не что иное, как взаимные коррекции / поправки / видоизменения; 5) составляющие видимого поля и видимого мира нейтральны в качестве материала для творчества, но 6) лишь «правила» мира предоставляют писателю возможность деконструирования / рассеивания (см.: Деррида, 1996) и себя, и языка, являясь теми охранительными и результативными силами, за которыми и должен он следовать (они и есть его судьба); и 7) эти силы неподвластны конфессиональному суду (афеизм).
5. По мысли Ю.Н. Тынянова, этих семи точек отсчета придерживался и Грибоедов. Но Ю.Н. Тынянов утверждает и другое: различие между Александром Сергеевичем Пушкиным и Александром Сергеевичем Грибоедовым одно, но существенное – для первого точки отсчета императивны, может быть, врожденны, для второго – факультативны. Первый не может и не хочет менять их, второй – хочет, но не может сделать это. Для Пушкина важен внутренний кодекс верности, для Грибоедова – внешний (поощряемый извне / институциолизированный): «Он хотел быть королем» (Тынянов, 1959б, т. 2: 86). «Вот она, власть, – в этом рыжем маленьком толстяке, вот эти сосиски пальцев и колбаски бакенов, ставшие уже несмешными. Вот он держит судьбу России в своих коротких пальцах. Как это просто. Как это страшно. Как это упоительно» (там же, с. 255).
Отсюда, как полагает Ю.Н. Тынянов и оказываются возможны два пути изживания судьбы: пушкинский путь подчинения видимому миру (творческим импульсам) и грибоедовский путь подчинения видимому полю, путь предательства себя, друзей и творческой воли: «Умею ли я писать? Ведь у меня есть что писать. Отчего же я нем, как гроб?» (там же, с. 64).
6. Остранение – предпочитаемый художественный прием Ю.Н. Тынянюва. Оспаривать правомерность использования этого приема допустимо, но малоэффективно. И особенно в тех случаях, когда отстраняется судьба, приобретая законченно-целостный и убедительный характер. И не только судьба Пушкина и Грибоедова, но и Тынянова.
Литература
1. Белянин В.П., Бутенко И.А. Антология черного юмора. – М., 1996.
2. Мамардашвили М. Лекции о Прусте. – М., 1995.
3. Тынянов Ю.Н. Сочинения. Пушкин. Т. 3. – М.-Л., 1959а.
4. Тынянов Ю.Н. Сочинения. Смерть Вазир-Мухтара. Четырнадцатое декабря. Т. 2. – М.-Л., 1959б.
5. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. – М., 1977.
(0,15 п.л.)