А.И. Фефилов
Ульяновский государственный университет
МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ ТУЛОВ: ОПОСРЕДОВАННОСТЬ МЫСЛИ ЯЗЫКОМ И ВЛИЯНИЕ ЛОГИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ НА ЯЗЫК. ЯЗЫК КАК ОРГАН УМСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА
Михаил Андреевич Тулов (1814-1882): Вклад М.А. Тулова в языкознание определяется фрагментарно, всего несколькими штрихами в связи с проблемой противопоставления психологической и логической концепций языка. Отмечается, что данный автор подчеркивал специфичность логических и грамматических категорий; был хорошо знаком с учениями о языке В. Гумбольдта и Г. Штейнталя; придерживался мнения, что язык есть зеркало духовной, творящей силы народа; что нельзя отождествлять логику общечеловеческого мышления и логику национального языкового мышления (ср. Березин, 1973: 112). В этой связи представляется целесообразным, остановиться более подробно на некоторых общелингвистических взглядах М.А. Тулова, изложенных, главным образом, в его известной, небольшой по объему работе «Обозрение лингвистических категорий» (1861).
Уже в предисловии названного труда М.А. Тулов определяет свои исходные методологические взгляды, суть которых сводиться к тому, что для изучения общих законов языка необходимо сравнивать языки. Сравнительный метод познания предполагает глубокое знание сопоставляемых языков и подготовленность преподавателей грамматики в вопросах «философского языкознания». Как раз одним из важнейших положений философии языка следует считать положение об особой, индивидуальной логике каждого отдельного языка. При этом отмечается, что языковая логика («сообразность языка со своими собственными законами») не может быть объяснена логикой общечеловеческого мышления (ср.: Тулов, 1861: VI-VII, 19).
Далее в тексте данное положение раскрывается в перспективе проблемы «отношения языка к мышлению, грамматики к логике». Указывая на то, что разум души развивается по трем главным направлениям – теоретическому, связанному с формированием знаний; художественному, проявляющемуся в искусстве; практическому, фиксирующемуся в истории, М.А. Тулов отмечает, что все указанные направления подчиняются верховному закону – «стремлению к единству, к согласию» (там же, с. 17). Так, например, в единстве должны находиться отвлеченные понятия теоретического мышления (логические законы мышления) и в согласие должны быть приведены конкретные формы в искусстве (эстетические законы чувства). И те и другие оказывают влияние на язык, хотя сам язык с данными законами не связан непосредственно, ср.: «Язык, действительно, есть плод теоретической деятельности духа, плод мышления, но плод не сознательного, отвлеченного мышления, которым занимается логика; язык есть знак мысли, ее форма, но форма не художественная, о которой говорит эстетика» (там же, с. 17). Итак, язык – не отвлеченный, сознательный плод мышления, и в то же время не эстетическая, изящная форма мышления. Суть этих заявлений раскрывается в дальнейших формулировках автора, внимательное прочтение которых дает нам основания сделать следующие заключения с позиций лингвистики сегодняшнего дня. Язык – продукт лингвокреативной деятельности сознания как по содержанию (например, лексическому значению), так и по форме (например, по грамматическим категориям). Однако, хотя язык-продукт согласуется с производящим мышлением, он не совпадает с ним ни по содержанию, ни по форме, ср.: «В мышлении есть много важных категорий, не вызвавших аналогичных категорий языка, ... в языке есть много категорий, важных для языка и не существующих для отвлеченного мышления» (там же, с. 18). Язык в целом выступает по отношению к мышлению как «прямое выражение мысли» или «как средство поэзии» (ср. там же, с. 18). И это, действительно, так! Если даже язык создавался первоначально по образу и подобию мысли, он сформировался в ходе своего исторического развития как средство выражения мысли. Можно предположить, что в языковых формах застыли, отложились «первобытные», первоначальные мысли, ср.: «Как глаз отражает предметы, так в языке некогда отразились представления предметов и их отношений» (там же, с. 23). Но, получив языковой статус, они зафиксировались в категориях языка, а частью этимологизировались. Мышление не пребывает в первоначальном состоянии, оно постоянно развивается. Современная мысль выражается с помощью сходной или даже несходной мысли, объективированной когда-то в языке. Логика языка наслаивается на логику мысли. Образные (мотивированные) и необразные (ремотивированные) формы языка налагаются на эстетическое чувство.
Отмечая то, что М.А. Тулов определяет язык как средство выражения логической мысли и эстетического чувства, не будем утверждать, что он видит в языке инструментальную функцию в том понимании, которое нам приходит на ум из современной лингвистики. Во-первых, он в своей работе не говорит об этом прямо. Во-вторых, используя определение «средство», он практически понимает под ним «материал», ср.: «Язык есть средство поэзии, как мрамор есть средство ваяния» (там же, с. 18). И языковая форма по отношению к логическому содержанию мысли – это у автора тоже материал, посредством которого, слово сближается с мыслью, помогает нам добыть «знание мышления».
Однако как бы мы не старались увидеть в слове-материале «логическую» мысль, нам это вряд ли удастся. Мы будем бесконечно подбирать для выражения мысли различные слова и обороты, но она не предстанет перед нами в чистом виде, поскольку это не позволит сделать «чувственная природа» слов и выражений, ср. его доброта пленила меня → он пленил меня своею добротою → он приобрел мою расположенность своею добротою, он внушил мне уважение. Как видим, автор затрагивает здесь известную нам проблему опосредованности мысли языком, которую позднее стали связывать с понятиями «языковой апперцепции, или комплементивности».
М.А. Тулов рассматривает отношения языка и мышления не односторонне. Он заостряет внимание на влиянии логического мышления на язык, которое проявляется в том, что «самостоятельные формы слов все более и более исчезают и заменяются словами служебными и формами описательными» (там же, с. 21). Другим проявлением воздействия мышления на язык является этимологизация слов. Язык-материал претерпевает под влиянием мысли существенные изменения. Индивидуальные национальные воззрения, некогда воплощенные в языке, постепенно уничтожаются. Проявляется тенденция уподобления языков общечеловеческой логике (ср.: там же, с. 24).
М.А. Тулов не оставляет без толкования само понятие мышления. Согласно автору, в мышлении следует отличать материальные и формальные элементы. Материю мысли составляют представления об отражаемых мыслимых предметах. Форму мысли представляют отношения между этими предметами. На первый взгляд может показаться, что под мыслимыми предметами автор понимает какие-то субстанции. Но это не так, предметы – это «элементы», которые мыслятся человеком и осознаются как представления, ср.: отец, сын, любить. Речь идет, таким образом, о предметах, или объектах мысли. В отличие от созерцания представление есть мыслительный образ, связанный с воспоминанием, а не с наличным впечатлением предмета. Приведенные в примерах представления могут вступать друг с другом в различные отношения, ср.: отец любит сына; сын любит отца; любовь отца к сыну; любимый отцом сын. Учитывая, что язык есть выражение мысли и, что «язык весь форма», можно сделать вывод, что язык оформляет как материальные, так и формальные элементы мысли, причем как с помощью служебных, так и знаменательных слов, например, окончаний, предлогов («бессодержательных показателей отношений» – там же, с. 28). Правда, примеры знаменательных слов, выражающих отношения, автор не приводит, хотя такими словами, можно было бы считать те же глаголы, ср.: любить, жить. Он лишь указывает на то, что «есть языки, в которых отношения представлений выражаются словами знаменательными» (там же, с. 29).
Поскольку элементы мысли, или представления, могут быть разделены на субстанции (предметы) и на атрибуты (признаки предметов), слова языка по их функции обозначения можно включить в категорию субстанции, ср.: крепость, и в категорию атрибута, ср.: крепкий. В языке же им будут соответствовать аналогичные категории – имена существительные и прилагательные. Тем не менее, это не дает нам повода смешивать логические категории с языковыми. Автор высказывает в этой связи мнение, что, например, глаголу как грамматической категории чужда логика отвлеченного мышления, т.е. у глагола нет логического аналога в мысли.
В мышлении можно выделить категории бытия и действия. Однако эти категории синтезированы друг с другом логически, ср.: человек = хождение; душа = бессмертие. Они обозначаются с помощью имен существительных и глаголов, которые образуют грамматическое единство, выражающееся в субъектно-предикатном отношении, ср.: человек ходит, душа есть бессмертна. При этом отмечается, что в связь подлежащего и сказуемого выражает не только логическое отношение бытийного предмета и его действия, но и предикативное отношение, поскольку сказуемое «пребывает» в подлежащем. Несмотря на двойную терминологию и эшелонизированные толкования, есть основания для того, чтобы выразить мысль автора более явно, опираясь на его же собственные примеры. А именно: бытие и действие, судя по знаку равенства, которое ставит между ними автор, представлены в мышлении, скорее всего, не столько в синтетическом виде, сколько в синкретическом – одушевленный предмет (человек) и его признак (хождение) не мыслятся раздельно друг от друга. Они вычленяются лишь в языковом сознании. Мыслительный континуум выражается языковой дискретностью. Впрочем, сказанное подтверждается также следующей цитатой: «Возьмем известное представление, например – бегущей лошади. Самосознание отделяет в созерцании бегущей лошади предмет, лошадь, от его признака, бега, и таким образом из одного нераздельного созерцания создаем два отдельных представления» (там же, с. 31). В отношении проинтерпретированной выше идеи можно было бы также сказать – мыслительный синтез сменяется грамматическим анализом.
Понятие синтеза-анализа М.А. Тулов распространяет в своем исследовании не только на реляцию мысль – язык, но и на взаимоотношение корней и флексий слов, что позволяет ему объяснить процессы наращивания корней за счет флексий, или, наоборот, формирования флексий за счет корней. В основе синтеза корневых и флективных морфем лежат все те же отношения различных представлений – материальных и формальных. В ходе анализа, вопреки расхожему мнению в сравнительно-историческом языкознании, что в праязыке существовали корни, которые выявляются в том или ином (измененном) виде у слов современных языков, автор приходит к выводу, что нет никаких оснований предполагать, будто такие корни «когда-либо существовали исторически» (там же, с. 38). Более вероятно, что корни во флективных языках образовались на базе коренных согласных звуков, путем соединения их с различными гласными звуками, ср.: ктл → арабск. каталя (он убил), кутиля (он был убит); еврейск. котель (убивающий), катуль (убитый).
Поражают своей актуальностью выводы автора о том, что в такой части речи как глагол в синтетическом скрытом виде представлена структура предложения, ср.: «В самом глаголе, непременно дается схема конструкции всего предложения» (там же, с. 46). Как это согласуется с высказываниями некоторых лингвистов XX века о том, что глагол представляет собой «макет будущего предложения» (Уфимцева, 1980: 53), что «лексическая структура глагола предопределяет синтаксическую структуру предложения» (Арутюнова, 1980: 225).
М.А. Тулов указывает на различия между словесным звуком и любым другим звуком неязыковой природы. Слово, согласно автору, есть членораздельный звук. Однако звуки в слове не только различимы по-отдельности как в отношении качества, так и в отношении артикуляции, но и осознаются как части целого. Иначе говоря, звуки, объединенные в словесное целое, не являются автономными. Они синтезированы друг с другом и испытывают на себе взаимовлияние. Кроме того, поскольку «язык есть плод действия самосознания на членораздельный звук» (там же, с. 57), то все языковые звуки несут на себе печать разума. Можно сказать – они интеллектуализированы.
М.А. Тулов дает оригинальную классификацию звуков в соответствии с физиологическими и квалитативными факторами их образования. И здесь снова ощущается его приверженность к единому принципу исследования – рассмотрению явлений в перспективе процесса синтезирования. Он выделяет в классе согласных звуков такие, которые имеют «известную продолжительность» подобно гласным, ср.: в, ф, з, с, ж, ш, г, х. Эти согласные звуки автор называет «полугласными». Звонкие гласные (б, д, г) автор называет «голосовыми», а глухие согласные (п, т, к) – «дыхательными», что наилучшим образом отражает природу этих звуков по сравнению с классическими терминами. Так называемые элементарные, простые звуки (ц, ч) автор объясняет как сочетание звуков т + с, и, соответственно, т + щ, доказывая лишний раз условность понятия элементарности. Автор доказывает, что все звуки языка, как согласные, так и гласные, подвержены в речи преобразованиям в соответствии с законами благозвучия, своего рода эстетического сочетания, и грамматикализованности, т.е. функционализированности в плане выражения известных отношений (ср.: там же, с. 64).
Отмечая тесную связь языка и мышления, которая проявляется в том, что разум делает слова языка знаками мыслей, М.А. Тулов приходит к выводу, что человек думает посредством представлений, т.е. с помощью слов. Кстати, автор использует глагол думать, а не мыслить. Известно, что в некоторых языках, глаголы думать и говорить означают одно и то же, например, в сербско-хорватском; в болгарском дума – «слово»; в македонском дума – «дума» и «слово». Глагол мыслить этимологически больше связан с такими понятиями как «ум», «идея», «расположение духа», «мнение», «намерение», «замысел» (Черных, 2002: 273, 552). Выражаясь на метаязыке психолингвистики ХХ века, речь идет о «вербальном мышлении», или о «языковом сознании». Мнение о том, что «думание» осуществляется посредством слов, подкрепляется следующим заявлением: «Язык необходим человеку не столько для объема и передачи мыслей, сколько для самой возможности мыслить» (там же, с. 11). Данное предназначение языка, а именно, словесное мышление, автор связывает с речевой деятельностью субъекта («разговорным началом языка» (там же, с. 14), ср.: «Человек говорит вследствие внутренних, а не внешних побуждений, говорит прежде всего для себя, а не для передачи своей мысли другим» (там же, с. 13). Язык как живая субъективная деятельность, проявляющий себя в форме речи, предназначен, иначе говоря, для самовыражения человека. Функция самовыражения мыслящего субъекта с помощью речи – это проблема, которая еще ждет своего не декларативного решения в «гуманистическом» направлении лингвистики XXI века.
Интересны мысли М.А. Тулова о «единстве языка». Единству языка способствует то, что из деятельности субъективной язык перерастает в деятельность объективную, в том смысле, что становится доступным для всех людей, говорящих на нем. В основе единства лежит, конечно, и единообразие человеческих чувств и мышления. Поэтому человек «понимает другого как понимает самого себя» (там же, с. 14).
В осмысливании окружающего мира по своему образу и подобию и потребности употреблении общепринятого языка для передачи своих мыслей автор видит также и причины происхождения языка. По мере развития в языке «умственной силы» он превращается в «орган умственного развития» человека. Он несет на себе «печать ума и труда прежних поколений» (там же, с. 14). Язык передается из одного поколения в другое как готовый продукт, ибо «человеку врожден дар слова, а не готовый язык» (там же, с. 14). Дар слова может быть вызван и развит теми же обстоятельствами, которые способствовали происхождению языка («психический процесс образования языка один и тот же», ср.: там же, с. 14), а также самим языком. Звуки языка рефлектируют соответствующие (закрепленные) представления, т.е. «характерные признаки умственного созерцания предмета» (там же, с. 15). Таким путем реализуется (развивается и проявляет себя) дар слова. Человек осваивает язык как самостоятельное бытие, ср.: «Всякий должен говорить так, как требует язык, всякий испытывает влияние умственной силы, выразившейся в языке» (там же, с. 13). Не будем утверждать, что данные мысли автора были совершенно новы для европейского научного сознания. Однако прошло почти столетие, прежде чем данная мысль была сформулирована более гласно, например, в философии языка у М. Хайдеггера, по мнению которого, язык наделен мыслью, а человек находится в распоряжении языка; и, что язык использует человека, заставляет его «говорить на нем» (Heidegger, 1960: 241), ср. также: «Мы существуем… прежде всего в языке и при языке». «Мы слышим, как язык – говорит; язык говорит, поскольку весь он – сказ, т.е. показ» (Хайдеггер, 1993: 266, 259).
Литература
1. Арутюнова Н.Д. К проблеме функциональных типов лексического значения / Н.Д. Арутюнова // Аспекты семантических исследований. – М., 1980. – С. 156-249.
2. Березин Ф.М. Хрестоматия по истории русского языкознания / Под ред. Ф.П.Филина. Учебное пособие. – М., 1973. – 504 с.
3. Тулов М.А. Обозрение лингвистических категорий (1861) / М.А. Тулов // Хрестоматия по истории русского языкознания / Под ред. Ф.П. Филина. – М.: Высшая школа, 1973. – С. 189-192.
4. Тулов М.А. Обозренiе лингвистических категорiй. – Кiев, 1961. – 70 с.
5. Уфимцева А.А. Семантика слова Уфимцева // Аспекты семантических исследований. – М., 1980. – С. 5-80.
6. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер. с нем. – М., 1993. – 447 с.
7. Heidegger M. Unterwegs zur Sprache.– Tübingen: Verlag Günter Neske, 1960. – 270 S.
(0,35 п.л.)