А.А. Романов

Тверская государственная сельскохозяйственная академия

ВЕРБАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ В ДИАЛОГИЧЕСКОЙ «ИГРЕ»

Понятия «конфликт», «спор», «противоречие», «конфронтация», «противодействие» прочно вошли в лексикон носителей различных языковых культур, что послужило определенным толчком к исследованию названных явлений в психологии, политологии, социологии, военной стратегии, математике (теория игр) и лингвистике. Результаты исследований оказались взаимополезными и обогатили рассматриваемый феномен своими конкретными результатами. Так, достижения психоаналитиков и социологов вскрыли природу бессознательных конфликтов личности и типы психических реакций, стоящих за социальными конфликтами, а работы по выявлению личностных качеств лидерства, авторитаризма, теории «психологии масс» заложили основу для анализа механизма агрессивного (противоречивого) поведения личности. В свою очередь социологи, политологи, обществоведы, разрабатывая общие принципы и закономерности конфликтных действий, описали типологию конфликтных ситуаций и обозначили пути устранения «непонимания и недопонимания» между людьми различных культур (см.: Бородкин, Коряк, 1989; Скотт, 1991; Корнелиус, Фэйр, 1992; Фишер, Юри, 1992; Юри, 1993; Сорокин, 1994, а также статьи из сборника «Пути к пониманию», 1989).

Не остались в стороне от этой проблемы и лингвисты. Используя математические методы решения оптимальных задач (в особенности теории игр на «графе», теории игр «большого и малого миров»), специалисты по лингвистическому моделированию интерактивных систем и диалогического общения (см.: Нариньяни, Кибрик, 1987; Городецкий, 1983; Ыйм, 1980; Виноград, 1976; Виноград, Флорес, 1995) зафиксировали действия участников интерактивного процесса, использующих в общении шаги, ходы, интерактивные цепочки «кооперативного и некооперативного» порядка. Характерно, что разработчики интерактивных систем (или «лингвистических автоматов») остались «идеологически» в рамках правил математических «теорий игр», когда правила диалогической «игры» остаются всегда постоянными для каждого из участников общения и для любых из названных выше кооперативных или некооперативных интеракций.

Но при этом выяснилось, что чрезвычайно трудно смоделировать «конфликт», используя, например, только «некооперативные» действия, потому что система правил диалогической игры строится таким образом, что каждый из участников общения обязан следовать стратегиям, характерным только для рамок (ситуационных, тематических, целевых) выбранной игры. Стратегия в данном случае понимается не как идея говорящего субъекта (деятеля) о наилучшем способе конкретного действия для достижения цели, а она рассматривается как некое обязательное предписание выбрать имеющийся в наличие у говорящего (по правилам «игры») один единственный ход, о котором участники или «противники» договариваются заранее. При этом сам коммуникативный ход не может быть неоднозначным, и коммуниканты (участники диалогической игры) знают заранее, какое действие из имеющегося набора в заданной системе коммуникативных шагов выберет его партнер.

Правда, в работах по теории коммуникации и функционально-семантическому описанию речевых актов отмечалось, что в процессе обмена диалогическими репликами появляются определенные сложности и затруднения, которые приводят к коммуникативному «непониманию», «рассогласованию и «неудачам» (см.: Городецкий и др., 1985; Романов, 1985; 1986; 1987). Нередко подчеркивалось при этом, что нарушение нормального процесса обмена репликовыми шагами зависит от «несоблюдения и нарушения прагматических аксиом» общения (Schank, 1981; 1981а; Schwitalla, 1979). Согласно одной из таких аксиом, любая разновидность коммуникативного обмена речевыми действиями включает в себя отношения двух уровней: содержательного и межличностного (см.: Watzlawick, 1972). Причем второй уровень считается определяющим по отношению к первому.

Следование названной аксиоме диалога привело к тому, что возможный набор отношений между уровнями берется за основу матричного поведения участников диалогической коммуникации. Выстраивается матрица поведения, в которой должны быть отмечены (зафиксированы, проявлены, обозначены, маркированы) переменные следующего порядка:

1) наличие выделенных уровней;

2) отсутствие фиксирования содержательного и межличностного уровней, т.е. неявного (эксплицитного) выражения каждого из них;

3) четкое (доминантное) выражение только межличностного уровня;

4) доминантное положение только содержательного уровня;

5) попеременное чередование уровней без явной доминанты, запутывающей партнеров по коммуникации, и

6) подчинение содержательного уровня межличностному.

В первом случае матричного поведения участников диалогической «игры» наблюдается полное соблюдение (следование) прагматической аксиомы и конфликт любого порядка (содержательный или межличностный) практически невозможен. Во втором случае наблюдается некоторое отклонение от действия прагматической аксиомы. В этом случае явного конфликта еще нет, но нет и тесного контакта во взаимодействии партнеров (правда, добавим мы, неизвестно какого порядка – то ли содержательного, то ли личностного неприятия коммуникантами друг друга).

В третьем случае уже возможен конфликт, потому что в «работе» прагматической аксиомы отсутствует один из выделенных уровней. Вероятность появления конфликта зависит от размера отклонений содержательного уровня, хотя, заметим, что размеры или объемы «отклонений» никто не устанавливал. Характерным для данного типа отношений является только то, что если отношения между содержательным и межличностным уровнями остаются стабильными в заданной пропорции (правда, не указывается, кто же должен задавать такую пропорцию), то коммуникативное взаимодействие не перерастает в открытый конфликт.

Четвертый случай интересен тем, что в нем обнаруживается тактическое соединение двух переменных на содержательной основе цели и интересов каждого из участников общения. В этом случае, добавим мы, у партнеров уже появляется возможность стратегически оперировать когнитивным представлением о некотором макродействии, в которое говорящий концептуально может включить финальный результат, цель и последствия своих действий. Но если же подобное соединение не наблюдается, то «аксиома не работает» в полном объеме и коммуникативный разрыв неизбежен. Возможен даже открытый конфликт.

Показательны две последние позиции матрицы. Так, пятый случай примечателен тем, что здесь перемешаны (запутаны) выделенные уровни и участникам общения предлагается следовать «новой аксиоме», которая гласит: «Если Ты меня любишь (уважаешь, ценишь, чтишь), то Ты не станешь мне противоречить». Очевидно, что в основу взаимодействия коммуникантов по пятой позиции положен принцип кооперативного общения: «Если к человеку относишься хорошо, то его нельзя критиковать и нельзя ему возражать». Любое отклонение от обозначенного (или избранного) принципа ведет, разумеется, к противоречию в коммуникативном взаимодействии.

Шестой случай матричного поведения характерен прежде всего тем, что в нем явно задействован статусный показатель личности участвующих в общении. Причем, все отклонения и расхождения между партнерами регулируются только статусными параметрами (ср.: Карасик, 1992): чем выше статус говорящего, тем больше у него полномочий направлять по своему усмотрению ход диалога согласно своим интересам.

Очевидно, что соблюдение «прагматических аксиом» и следование кооперативным принципам, как это можно заметить, ничем не отличается по сноси сути от однозначного следования «правилам игры» и выбору «однозначной стратегии» в теории игр на «графе» или «большого и малого миров». Явное отличие заключается лишь в дополнительном наборе характеристик (т.е. новых однозначных условиях, скажем мы) по содержанию коммуникативных действий и межличностных (статусных) отношений между «игроками». Справедливости ради нужно сказать, что включение уровня межличностных отношений в диалогическое взаимодействие вообще и в описание конфликтных проявлений в частности расширяет сам игровой метод как базовый подход для описания противоречивости в действиях участников общения. Этот метод способен показать в общем виде направление поиска для исчисления конфликтных ситуаций и моментов проявления разногласий между партнерами. Он помогает, по крайней мере, определить, с каким типом отклонений (нарушений) имеет дело один из участников общения: либо партнеры не понимают друг друга по содержательному (семантическому) критерию, либо они не понимают (точнее, не воспринимают) друг друга как конкретных личностей с определенным статусом.

Узость «действия (работы) прагматической аксиомы» попытались преодолеть исследователи «языковых / речевых барьеров». Для них важными были поиски таких причин, которые препятствуют «нормальному чередованию или секвенции» речевых действий в диалоге. Прежде всего были выявлены «коррективные секвенции», которые появляются в тех местах диалога, где возникает опасность проявления конфронтационных, противоречивых действий участников общения, направленных друг против друга. В частности, были сделаны попытки дифференциации как самих понятий «конфликт», «спор», «помеха», так и их характерных признаков. Это позволило построить примерную «типологию конфликтных проявлений» в диалогическим общении (см.: Franke, 1985; Techtmeier, 1984 и др.).

Однако ориентация на «коррективные секвенции», положенные в основание таких типологий, оказалась недостаточно плодотворной. Прежде всего стало ясно, что выбранные критерии не однородны и не могут использоваться для выявления всех конфронтирующих действий. Так в одном случае за основу берутся «категории ментального поведения» говорящей личности, а в другом – категории «открытости-закрытости» участников диалога к конфликту (проще говоря, способность или неспособность человека к конфронтациям). В третьем случае основообразующим фактором выступает «развитость – неразвитость коммуникативной компетенции» у участников диалогической игры.

Особенности различных типологий конфликтного поведения партнеров по общению, а также учет факторов «теории речевых непониманий» можно свести в одну матрицу конфликтного поведения участников диалогической интеракции, которая будет выглядеть таким образом:

Представленная матрица конфликтного поведения участников диалога показывает, что в основе определенного типа конфликтного поведения личности в диалоге лежат только свойственные этому типу причины. Так, например, различие в интерпретации языковых знаков (выражений) может рассматриваться в качестве причины только для типа коммуникативного конфликта и больше ни для какого другого. В заявленных типологиях пограничные случаи, которые возможны при комбинации различных причин или при доминанте какой-либо одной причины над остальными, просто не рассматриваются.

Для динамической модели диалога интересен факт выделения типа управляемого (или направляемого) конфликтного поведения и присутствия типа социальной ориентации и ментальных состояний. Первый тип интересен прежде всего тем, что здесь в неявной форме указывается возможность управлять (регулировать) не только поведением собеседника, но и предвидеть, предугадывать его противодействие, а следовательно и нейтрализовать, где возможно и необходимо, его негативную реакцию. Другие типы также могут быть полезными для изучения конфликтного или конфронтационного диалога, так как указывают на социальную, коммуникативную (вероятнее всего здесь уместнее было бы вести речь о чисто интерактивной стороне конфликтного поведения говорящей личности) и ментальную (когнитивную) стороны диалогического взаимодействия.

Интерес к оптимизации речевого поведения говорящего субъекта в речевом общении проявился в пристальном рассмотрении кооперативной стороны взаимодействия участников диалога, когда каждый из партнеров оценивается по его «вкладу» в «успешность или неудачу», в реализацию конкретного речевого (диалогического) действия. Появляется большое количество работ по описанию различных речевых «постулатов», «максим», «правил», «импликатур», «заповедей» (нет необходимости перечислять все известные автору работы, а следует указать наиболее известные имена – Дж. Остина, Дж. Серля, Д. Вундерлиха, П. Грайса, П. Гордона, Дж. Лакоффа, Дж. Лича, Р. Вагнера и др.), где настойчиво проводится идея о том, что кооперативный базис общения – это основа бесконфликтного, успешного диалогического взаимодействия и нарушение кооперативности непременно ведет к противоречиям между партнерами и конфликту.

Вскоре однако выяснилось, что в большинстве диалогов, а в конфронтационных особенно, практически нарушаются в той или иной мере все максимы, постулаты, правила и импликатуры с заповедями. Выяснилось также, что участники диалога – это не роботы, высчитывающие какую заповедь и в каком порядке следования нужно применять, чтобы избежать конфронтации с собеседником. Более того, хаос максим и импликатур породил своего рода набор «контр-максим», которые в отличие от максим П. Грайса, призывают к обратному, а именно:

• Ври, но не больше, чем это необходимо;

• Ври убедительно, т.е. оставайся, по возможности, около правды;

• Притворяйся глупым, когда это нужно и возможно и

• Говори многозначно, не позволяй себя уличать в подробностях и мелочах, чтобы не связать себя словами.

Как ни парадоксально, но и названные «анти-максимы» встречаются в диалогическом общении любого порядка, в том числе и в конфликтных диалогах.

Но удивляет не столько взаимодействие «максим» или противодействие им со стороны «анти-максим», а поражает больше всего неразработанность речеактовых категорий СПОР, КОНФЛИКТ, ПРОТИВОРЕЧИЕ, КОНФРОНТАЦИЯ и их прагмасемантических характеристик. Даже в известном проекте по конфликтам в диалоге, который представили немецкие ученые Г. Шанк, Й. Швиталла и Х. Реебок, очень часто можно встретить взаимоисключающие – пусть и рабочие – определения названных явлений. Создается впечатление, что либо имеющиеся в объеме их иллокутивных потенциалов различия не принципиальны, либо не существует четкого различия между названными речевыми актами и поэтому используется одно понятие вместо другого.

Кстати говоря, подобная «картина» наблюдается и в работах социологов, политологов, да и психологов, когда, рассуждая о диалогических спорах, диалогических конфликтах, речевых ошибках или сбоях, опускаются определения вообще или же разговор ведется по принципу «умолчания», т.е. подразумевается, что каждый знает, о чем идет речь, и не требуется определений и формулировок. Особенно наглядно такое положение дел проявляется в рассуждениях о «коммуникативном конфликте », под которым чаще всего подразумевается ситуация, в которой один из собеседников не понял того, что ему сказал его партнер.

Непонимание сказанного, строго говоря, не всегда приводит к конфликтам, если понимать их даже как противодействие (любого порядка) кооперативному общению, потому что противодействовать можно лишь каким-то отдельным тактикам (т.е. конкретным средствам достижения намеченной цели в диалогоорганизующем плане), реализациям целевых программ собеседника, не выходя за пределы совместного коммуникативного пространства и не доводя дело до коммуникативного противостояния или разрыва.

Вот почему первым шагом в исследовании вербального конфликта в диалоге следует считать описание различий в конфронтационных (противительных) действиях всех участников общения с учетом их функционально-семантических и манифестационных проявлений относительно объема наполнения типового иллокутивного потенциала (об иллокутивном потенциале и его отличии от иллокутивной силы см.: Романов, 1985; 1985а) конфронтационных актов типа НЕСОГЛАСИЕ, НЕПРИЯТИЕ, ОПРОВЕРЖЕНИЕ, СПОР, ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ, проявляющихся не только в конфликтном общении, но и в других разновидностях диалогического общения. Кроме того важно построить и описать типовую модель, схему конфликтного взаимодействия наподобие фрейма.

Сложность последнего шага достаточно велика, так как прежде всего необходимо отыскать типовую иллокутивную переменную, на базе которой можно было бы построить функционально-семантическое представление конфликтного взаимодействия (ФСП-конфликт). Трудность в описании такой схемы определяется также и тем, что наличие отдельных конфронтационных проявлений по отношению к каким-либо действиям (шагам, ходам) собеседника в рамках иного фреймового образования еще не говорит о том, что партнеры конфликтуют друг с другом. Хорошо известно, что на любой стадии диалогического общения партнеры могут бороться за инициативу, за лидерство в реализации своей цели, противодействуя шагам своего собеседника, но не вступая с ним в конфликт (см.: Романов, 1992; Романов, Погорелова, 1995; Погорелова, 1998). Например, отказывая партнеру в просьбе, говорящий не ставит своей целью породить конфликт, а желает при определенных обстоятельствах уточнить его позицию или показать необоснованность высказанной просьбы и т.п. Одним словом, регулятивная (диалогоорганизующая) направленность отдельных конфронтационных шагов или актов не может служить основанием того, чтобы считать такой диалог конфликтным. Более того, появление отдельных конфронтирующих регулятивов (о системе регулятивов в диалогическом взаимодействии см.: Романов, 1989) не говорит о том, что нарушен кооперативный принцип общения собеседников по определенному сценарию.

Плодотворно работающий на стыке двух и более реплик «принцип кооперативности» (т.е. на уровне интерактивного диалогического хода-цепочки) утрачивает свое значение и свою привлекательность в масштабах большего порядка, чем уровень «открытия – закрытия» инициальной и респонсивной реплик. В единицах большего порядка, когда осуществляется взаимодействие партнеров по глобальной типовой схеме общения (схема ФСП), действует уже другой принцип – принцип согласованного взаимодействия в рамках типовой структуры определенного ФСП, например: ФСП-ДИРЕКТИВ, ФСП-УТЕШЕНИЕ, ФСП-УГРОЗА и т.п. Согласно данному принципу осуществляется распределение диалогических шагов говорящего и слушающего в типовом ФСП.

Распределение происходит таким образом, что:

• реализация отдельного иллокутивного потенциала влечет за собой осуществление ответного иллокутивного действия со стороны партнера – семантическая и прагматическая валентность на базе кооперативного принципа в пределах одного интерактивного хода;

• осуществление иллокутивного действия любого порядка (инициативного и респонсивного, ответного или закрывающего) возможно только в определенной последовательности, а именно: названные действия реализуются в рамках диалогических шагов в строгом направлении к результирующему эффекту взаимодействия партнеров, которое строится (и развивается) как программное достижение типовой (глобальной) цели определенного сценария, например программное достижение цели в типовом акте взаимодействия ДИРЕКТИВ или КВЕСИТИВ;

• появление отдельно взятого иллокутивного действия любого порядка согласовано с успешным (т.е. не противоречащим сценарию и обязательно связанным с ним) совершением другого, следующего за ним по сценарию в соответствии с прагматической и семантической валентностью, иллокутивного действия и готовит (прогнозирует в проспекции сценария) подобные появления на последующих этапах развития типового общения.

При таком подходе принцип согласованного взаимодействия (непротиворечивого общения по выбранному сценарию) партнеров значительно шире принципа кооперативности и учитывает последний в том случае, когда необходимо подчеркнуть форму взаимодействия собеседников: личный вклад каждого участника в развитие диалога по предложенному сценарию (проспекция типового фрейма), соотношение личных целей каждого из участников со своими установками и задачами (равенство целей и задач относительно репликовых шагов друг друга, доминантность целей и задач одного из партнеров и подчинение собственных целей и задач на благо другого собеседника), их заинтересованность, а также доброжелательность или недоброжелательность (враждебность) партнеров друг к другу в личном плане.

Коммуникативная заинтересованность собеседников в диалогическом согласованном общении (т.е. в диалогическом сотрудничестве) может градуироваться следующим образом: заинтересованность – нейтральность – незаинтересованность. Показатель заинтересованности отмечает степень желания участников общения реализовать свои намеченные заранее действия в совершаемом (или предполагаемом) репликовом шаге, чтобы ответные действия партнера соответствовали (не противоречили) их ожиданиям и заинтересованности. Возможны случаи, однако, когда для партнера лично значимость таких действий не представляет большого интереса. Но ради сотрудничества, ради согласованности общих действий в рамках типового сценария он не стремится выйти за пределы, оставаясь по крайней мере нейтральным к шагам своего партнера. Другими словами, он приложит минимум усилий, чтобы сохранить общение (не будет рвать коммуникативную «связь»), но в то же время не станет сохранять или поддерживать стратегическую инициативу своего собеседника.

Здесь следует иметь в виду, что при одинаковом отношении собеседников к какому-либо из действий или шагов партнера значимость (в прагматическом и регулятивном плане, конечно) ответного действия может быть различной: какие-то действия или шаги могут оставаться незамеченными вообще, а какие-то специально, преднамеренно пропущенными, оставленными без внимания, без ответа или без должной (запланированной по сценарию) реакции. Например, на резкое и неприятное обвинение может последовать тихий, вежливый ответ с улыбкой. В этой связи так важно внимание к паузам («пустым» в сценарном плане взаимодействия или «нулевым», по В.В. Богданову (Богданов, 1990: 4-9), шагам) в диалогическом взаимодействии, когда один из участников, выступая в роли инициатора, оценивает молчаливый ответ собеседника в качестве нормального, обыкновенного шага, который является составляющей частью интерактивного хода-цепочки в сценарном представлении типового диалога (Романов, Федосеева, 1992: 59-62).

Согласованность в действиях партнеров по общению опирается в обязательном порядке на сложившийся или выработанный на определенный ступени взаимодействия между ними «кодекс доверия» (Романов, 1984). Как правило, кодекс доверия вырабатывается на одной из начальных фаз диалога, скорее всего, после фазы установления контакта, когда возникает необходимость уточнить сделанный выбор собеседника в роли соучастника, своего рода помощника по реализации намеченной коммуникативной задачи (программы – о представлении иллокутивной структуры диалогического текста как иерархии целевых программ см.: Романов, 1989: 22-23), – и затрагивает параметры истинности (искренности) намерений каждого из коммуникантов. Параметры истинности намерений, по крайней мере, если они будут оценены таким образом со стороны собеседника, способствуют выработке доверия между партнерами как в плане их действий, так и в личностном порядке. Сюда же относится и понятие «речевого такта», «словесного этикета» ( в понимании В.Н. Волошинова), которые не отождествляются с доброжелательностью или недоброжелательностью участников общения относительно намерений и действий друг друга. Оказывается, что можно быть недоброжелательным по отношению к конкретному репликовому шагу собеседника в диалогическом взаимодействии, но сохранять при этом тактичность и вежливость.

Перечисленные параметры образуют «объем» доверия, которое может быть абсолютным или относительным. Абсолютное доверие может затрагивать сферу ожидаемого действия (проспекция сценарной схемы диалога) или сферу результирующего эффекта (запланированного эффекта, конечного результата – получить что-то в результате просьбы, утешить кого-то, приказать кому-то и т.п.). Относительное доверие выражается в сохранении неуверенности участника общения как в себе, так и в партнере, а также может проявляться в виде неудовольствия к проявляемой инициативе партнера.

Объем доверия – это качественная характеристика информативного содержания репликовых шагов в тематическом пространстве всего сценария. Если партнер находит такую информацию недостаточно полной или недостаточно истинной, а способ выражения (форму языковой манифестации) репликового шага как тактического аргумента в реализации общей стратегии своего замысла не соответствующим типовой схеме (сценарию) выбранного взаимодействия, то попытка собеседника достичь намеченного результата окажется непродуктивной из-за неполного объема доверия. Например:

– Так вы выступаете или нет?

Ной покачал головой: – Ясности покуда нету. Должно другая причина.

Бологов сузил кошачьи глаза: – Я что-то вас не понимаю… Казаки у вас молодцы – хоть сейчас на коня. Подъем чувствуется.

– Оно так, – хитро поддакнул Ной. – Хоть сейчас на коня, а потом окажутся под конем, в снегу и грязи, за упокой господи!

Скуластое лицо Бологова побагровело. Он уперся взглядом в хорунжего:

– Я вас совершенно не понимаю! (Н. Черкасов. Конь рыжий)

В отличие от кооперативности, «трактуемой зачастую многозначно в виде набора автоматических, конститутивных правил и постулатов» (см.: Schank, 1981; Techtmeier, 1985), которые в случае их несоблюдения должны, по их определению, «прервать» общения (что, конечно же, не соответствует речевой практике, например «бранные диалоги» или диалог Волка и Ягненка в басне И.А. Крылова, где постулаты кооперативности нарушаются практически на каждом шагу), принцип согласованного общения позволяет различать конфликтное общение в двух направлениях. Прежде всего предоставляется возможность выделить долговременные и открытые вербальные противоречия между участниками общения, которые порождаются социально-психологическими условиями общения в пределах замкнутого коллектива (семья, малая группа, трудовой коллектив и т.п.). А затем уже целесообразно анализировать конфликтное вербальное поведение собеседников с учетом противоречия их целей, стратегий, тактик и интересов в ходе реализации типовой схемы диалога.

Предложенное направление анализа конфликтного поведения участников диалога поможет не только выявить типологию конфликтных диалогических проявлений, но и описать ее с помощью вербальных действий согласованного общения. А это, в конечном итоге, позволит выйти за пределы отдельного речевого действия (диалогического шага) любого участника общения и даст возможность проанализировать их взаимные действия в динамической проспекции (схеме, сценарии) типового диалога – от его зачина и начала (т.е. от обнаружения, фиксированности зарождающихся противоречий и проявлений инцидента) до конечной совместной реализации типовой цели (целевой программы типового диалога на базе его функционально-семантического представления). Кроме того, предоставляется возможность описать набор тактико-стратегических приемов сглаживания противоречий (или их попыток со стороны одного из участников общения) и выявить приемы специального обострения речевых противоречий – вплоть до полного коммуникативного разрыва. Здесь же появляется перспектива описать «пути» и причины непонимания собеседниками друг друга (по типу «коммуникативных рассогласований» – Романов, 1987), а также обозначить «техники» и стратегические варианты выхода из рассогласованного пространства диалогического общения.

С этих позиций общение предстает в виде «игрового» поэтапного движения партнеров к результирующему, для них обоих приемлемому эффекту, где направление будет задаваться иллокутивным потенциалом типовой, фреймообразующей (схемообразующей) переменной, а набор пошаговых («игровых») действий, соответствующих (или входящих в необходимый набор сценарной реализации образца-схемы) типовому представлению интерактивных ходов-цепочек объема иллокутивного потенциала, будет зависеть от соотношения иллокутивных сил конкретных репликовых шагов каждого из участников общения и самого иллокутивного потенциала переменной. Возникающая при этом прагматическая (функциональная) транспозиция иллокутивных потенциалов (т.е. когда ВОПРОС функционирует вместо категорического УТВЕРЖДЕНИЯ, а ПОХВАЛА эффективнее ВЫГОВОРА и т.п.; об этом подробнее см.: Романов, 1985: 53-56; 1988: 148-155; 1991: 89-98) декодируется прагматической предназначенностью конкретного репликового шага для его употребления в типовом наборе диалогических ходов (т.е. согласованной пары, состоящей из инициативного и ответного, закрывающего шагов).

Увязывание иллокутивного параметра репликовых шагов с тактическими и стратегическими проявлениями коммуникантов в согласованной деятельности по реализации глобальной целевой программы типового общения раскрывает механизм преодоления коммуникативных рассогласований и соперничества партнеров за коммуникативную инициативу и лидерство, а также показывает психологическую глубину вплетения говорящей личности с ее национально-культурными, социоэтническими, половыми и ролевыми различиями и характеристиками в диалогическое взаимодействие.

Иллокутивный характер набора репликовых шагов, их конкретный и даже типовой «репертуар» в прагматограмме, т.е. в проспективном развертывании интерактивных цепочек типового взаимодействия, позволяет определить достаточно точно, в каком случае партнеры просто дискутируют, а в каком – ругаются, упрекают, угрожают, обвиняют или просто бранят друг друга. Иллокутивный характер самих репликовых шагов в сочетании с тактико-стратегическими приемами их применения в типовой схеме диалога способен вскрыть и саму форму протекания конфронтационного (конфликтного) диалога, чтобы определить, какой конфликт (скрытый или очевидный) протекает между участниками акта общения.

В этой связи открывается перспектива возможного моделирования конфликтных ситуаций с учетом наступающих последствий для каждого из участников общения, что позволяет также описать систему языковых сигналов, маркирующих коммуникативное рассогласование и наступающий коммуникативный разрыв между участниками коммуникативной интеракции, определить конкретные языковые средства (а в дальнейшем и составить «тезаурус» конфликтных сигналов), блокирующие наступление вербального конфликта, выделить вербальные маркеры смягчения или усиления противоречий тактико-стратегического и целевого порядка, установить продолжительность и глубину расхождений (конфронтации) между собеседниками в пределах отдельного диалогического хода-цепочки, отдельного этапа диалогической реализации цели (начало – развитие – окончание), фазы или более протяженного периода: вспомним такую протяженность конфронтации и тот языковой сигнал, который привел к затяжному конфликту Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича в повести Н.В. Гоголя.

Таким образом, динамическая модель согласованного общения может быть взята за основу описания вербальных конфликтных ситуаций различного порядка и уровня, если она строится на основе коллективного, игрового (по упорядочению конкретных шагов) продвижения партнеров к разрешению обозначенных (заявленных в начале диалога каждым из участников) претензий (претензия на лидерство, претензия на инициативу, претензия на объем кодекса доверия и т.п.) и целей.

Литература

1.     Богданов В.В. Речевое общение. Прагматические и семантические аспекты. – Л., 1990.

2.     Бородкин А.Ф., Коряк Н.М. Внимание, конфликт. – Новосибирск, 1989.

3.     Виноград Т. Программа, понимающая естественный язык. – М., 1976.

4.     Виноград Т., Флорес Ф. О понимании компьютеров и познания // Язык и интеллект. – М., 1995. – С. 185-229.

5.     Городецкий Б.Ю. Актуальные проблемы прикладной лингвистики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 12: Прикладная лингвистика. – М., 1983. – С. 5-22.

6.     Городецкий Б.Ю., Кобозева И.М., Сабурова И.Г. К типологии коммуникативных неудач // Диалогическое взаимодействие и представление знаний. – Новосибирск, 1985. – С. 64-78.

7. Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.: ИЯ РАН, 1992. – 330 с.

8. Корнелиус X., Фэйр Ш. Выиграть может каждый. Как разрешать конфликты. – М.: Стрингер, 1992. – 116 с.

9. Кибрик А.Е. К построению лингвистической модели коммуникатив­ного взаимодействия // Уч. зап. Тартуск. ун-та, 1983. – С. 8-24.

10. Кибрик А.Е. Язык и текст с коммуникативно-динамической точки зрения // Перевод и автоматическая обработка текста. – М: ИЯ АН СССР, 1987. – С. 58-62.

11. Нариньяни A.C. и др. Языковое взаимодействие и функции речевого акта // Моделирование языковой деятельности в интеллектуальных системах. – М.: Наука, 1987. – С. 17-33.

12. Погорелова И.В. Функционально-семантические свойства адверзивных реплик в диалоге. Дисс. канд. филол. наук. – Тверь: ТГУ, 1998. – 196 с.

13. Пути к согласию. Сборник статей. – М.: Советск. комитет защиты мира, 1992. – 158 с.

14. Романов A.A. О формальном представлении смысловой организации текста // Текст как объект лингвистического анализа и перевода. – М.: ИЯ АН СССР, 1984. – С. 102-111.

15. Романов A.A. Прагматическая транспозиция иллокутивных типов на­учных текстов и эквивалентный перевод // Международная конф.: «Теория и практика научно-технического перевода». Тезисы докладов. – М.: ВЦП, 1985. – С. 53-56.

16. Романов A.A. Способы реализации иллокутивного потенциала дирек­тивных высказываний // Контрастивная и функциональная грамматика. – Кали­нин: КГУ, 1985а. – С. 91-96.

17. Романов A.A. Иллокутивные индикаторы прямых и косвенных рече­вых актов // Речевые акты в лингвистике и методике. – Пятигорск: ПГПИИЯ, 1996. – С. 195-200.

18. Романов A.A. Описание типологии коммуникативных рассогласова­ний // Проблемы функционирования языка. – М: ИЯ АН СССР, 1987. – С. 78-109.

19. Романов A.A. Системный анализ регулятивных средств диалогиче­ского общения. – М.: ИЯ АН СССР, 1988. – 183 с.

20. Романов A.A. Иллокутивная структура диалогического текста как ие­рархия целевых программ // Автоматический анализ, перевод, обучение пони­манию текста. – М.-Черновцы: ИЯ АН СССР, 1989. – С. 22-24.

21. Романов A.A. Иллокутивные знания, иллокутивные действия и илло­кутивная структура диалогического текста // Текст в коммуникации. – М.: ИЯ АН СССР, 1991. – С. 82-100.

22. Романов A.A. Коммуникативная инициатива говорящего в диалоге // Текст как структура. – М.: ИЯ АН СССР, 1992. – С. 55-76.

23. Романов A.A., Федосеева Е.Г. Пауза в диалоге и ее интерпретация // Понимание и рефлексия. Материалы 1 и 2 Тверских герменевтических конф. Ч. 2. – Тверь: ТГУ, 1992. – С. 59-63.

24. Романов A.A., Погорелова И.В. Структурные факторы зачина диалога и их прагматическая характеристика // Человек говорящий: Язык, познание, культура. – М.-Тверь: ИЯ РАН, 1995. – С. 95-105.

25. Скотт Дж.Г. Конфликты: Пути их преодоления. – Киев: Внешторгиздат, 1991. – 192 с.

26. Сорокин Ю.А. Этническая конфликтология. – Самара: Русский лицей, 1994. – 94 с.

27. Терихов С.А. Средства выражения и контексты функционирования конфронтационных аргументативных актов (на материале англоязычной художественной литературы). Автореф. канд. дисс. филол. наук. – Пятигорск: ПГЛУ, 1995. – 16 с.

28. Фишер Р., Юри У. Путь к согласию. – М.: Наука, 1992. – 158 с.

29. Юри У. Преодолевая НЕТ. – М.: Наука, 1993. – 127 с.

30. Franke W. Taxonomie der Dialogtypen // Akten des 16. Ling. Kolloquiums. – Vechta-Tübingen, 1985. Bd. 2. – S. 363-373.

31. Schank G. Untersuchungen zum Ablauf natürlicher Dialoge. – München: Fischer, 1981. – 325 S.

32. Schank G. Gliederungssignale und Gesprächsorganisation. Ein Beitrag zu einer Dialoggrammatik. – Hamburg: Suhrkamp, 1981a. – S. 32-50.

33. Schwitalla Y. Dialogsteuerung in Interviews. Ansätze zu einer Theorie der Dialogsteuerung mit empirischer Untersuchungen. – München: Fischer, 1979. – 351 S.

34. Techtmeier B. Das Gespräch: Funktionen, Normen und Strukturen. –Berlin: Akademie, 1984. – 201 S.

35. Watzlawick P. et al. Menschliche Kommunikation. Formen, Störungen, Paradoxen. 3. Aufl. – Stuttgart: Buske, 1972. – 271 S.

(0,7 п.л.)