Кубанский государственный университет, г. Краснодар
ФОРМЫ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ
Der Herr Gott ist raffiniert,
aber boshaft ist er nicht.
A. Einstein
Взгляд на язык с функциональной точки зрения как языковую игру освещен идеями таких выдающихся мыслителей как Л. Витгенштейн, фон Нейман, Н. Винер. Последующее развитие функциональных исследований в лингвистике не всегда основывалось на понятии игры. Тем не менее, очень важные результаты были достигнуты в изучении речевых актов, интеракции, текстовой деятельности, речевых жанров. В данной работе хотелось бы рассмотреть вопрос о том, возможно ли такое рассмотрение проблематики языка в действии с использованием теории игр, которое бы расширило круг исследуемых явлений и способствовало углублению понимания функциональности в лингвистике.
Логическая теория игр изучает модели принятия оптимального решения в условиях конфликта. Игра основывается на договоренности игроков, причем каждый из них стремится разработать оптимальную стратегию для достижения победы. Такое логическое представление об игре в применении к текстовой деятельности в естественном языке наталкивается на несколько проблем.
Л. Витгенштейн одним из первых стал рассматривать функционирование естественного языка в терминах языковой игры и обнаружил конфликт между реальным языком и логическими требованиями определенности. «Ведь кристальная чистота логики оказывается для нас недостижимой, она остается лишь требованием» (Витгенштейн, 1994: 126). В описании текстовой деятельности как языковой игры мы выделяем проблемы, включающие такие основополагающие понятия как «противные стороны», «победа», «конкуренция», «правило» – особенности их проявления (или отсутствие) в естественном языке.
Гетерогенность текстовой деятельности (и культуры в целом) требует выделения нескольких классов или форм языка, в которых обозначенные ключевые понятия игры проявляются различным образом, в первую очередь «противные стороны», которые «играют» друг против друга.
В первой форме языковой игры, по мнению Н. Винера, «речь является совместной игрой говорящего и слушателя против сил, вызывающих беспорядок» (Винер, 1958: 100). К этим силам он относит прежде всего «энтропическую тенденцию самой природы» (естественного языка? участников общения?).
Во второй форме языковой игры проявляется активный враг, который сознает свою собственную речь и целью которого является видоизменить и даже исказить смысл (Винер, 1958: 101). Таким образом, во втором случае к обычной ситуации борьбы с энтропией добавляется факт «злой воли».
В дополнение к этим формам языковой игры, сформулированным Н. Винером, мы отмечаем еще две формы: лингвистическую и исследовательскую.
В лингвистической форме игры субъектами общения задействован метауровневый потенциал системы и функционирования языка. Сюда относятся такие языковые игры как метафоризация, шутка, ирония, игра слов, загадка, шарада и пр. По всей очевидности эту форму языковой игры следует рассматривать как форму вторичного порядка, накладывающуюся на первые две. В этой форме игры решаются дополнительные аспекты коммуникации в рамках полифункциональности естественного языка (Якобсон, 1975: 204).
Исследовательская форма языковой игры стоит особняком. Она представляет собой эксперимент и направлена на стимулирование дискурсивной рефлексии исследователя, а также участников общения, по поводу метаязыковых и метатекстовых регулярностей текстовой деятельности. Одна из таких игр «Землетрясение в Мориане» предложена и описана нами (Баранов, 1995: 61). Особенно интенсивно эта форма игры развивается в психолингвистике и исследованиях по ИИ (например, такие программы как Eliza, Racter, Shrdlu, etc).
Далее мы рассмотрим более подробно две формы языковой игры, отмеченные Н. Винером, первая из которых имеет целью передачу информации, а вторая – навязать свою волю противной стороне.
Первый класс языковых игр соответствует принципу Кооперации (Grice, 1975), поскольку максимы коммуникации Грайса (качество, количество, отношение и манера) опираются на базовые правила переработки информации в естественных информационных системах, призванные минимизировать энтропические свойства общения на естественном языке.
Если основной задачей общения рассматривать контроль над искажением смысла, то основная задача автора текста – обеспечить реципиенту наиболее благоприятные условия понимания (по Грайсу, это – соблюдение постулатов истины, полноты, контекстной релевантности, прозрачности).
Основную задачу сотрудничающего реципиента мы видим в следовании определенным презумпциям – истины, достаточности, контекстной релевантности, осмысленности и непротиворечивости (Баранов, 1989: 12).
Однако следует учитывать, что процесс коммуникации даже в режиме кооперации не ограничивается передачей информации и включает в себя целый ряд дополнительных функций – фатических, интерперсональных, металингвистических и других (Якобсон, 1975: 204), не говоря уже о возможных сбоях («коммуникативных провалах») в процессе общения. Поэтому важно то количество и разнообразие смыслов, которые реально могут быть переданы автором и усвоены реципиентом. Это определяется фильтром, который мы называем функциональным (Баранов, 1989: 12), и который отражает свойства реального общения, всегда жанрово специфичного (Бахтин, 1979: 265; Баранов, 1996: 331 и далее).
Функциональный фильтр выступает как интерпретационная структура. В нашем понимании эта структура представляет собой набор когниотипов – ментально-лингвистическую организацию знаний, накопленных культурой, в ее расчлененности по предметным областям и речевым жанрам – является неотъемлемым, базовым, аспектом языковой компетенции субъектов общения. Именно она выступает инструментом знакового опосредования между сознанием и миром. С этих позиций можно утверждать, что любая языковая игра, вплетенная в другие виды деятельности, включает в себя неотьемлемым компонентом игровые процессы порождения и понимания текста.
Языковая игра как кластер деятельностей разного уровня в определенной коммуникативной среде (игровом поле) вызывает у исследователей желание увидеть за этими деятельностями определенный набор правил.
В анализе научной ситуации в лингвистике, сложившейся вокруг концепта «правило», важно подчеркнуть всеобщую неприемлемость определенности логического подхода. Обычно выдвигаются дополнительные понятия для того, чтобы охватить реальность поведения субъектов текстовой деятельности; подчеркивается, что процедурные знания текстовой деятельности существуют не в форме жестких правил, а «мягких» конвенций, стратегий, постулатов (см.: Parret, 1984). Витгенштейн (1994: 94, 105, 118, 163) отмечает, что правило может иметь разные роли в языковой игре: может быть инструкцией при обучении игре или выступать инструментом самой игры; или же его не применяют ни при обучении игре, ни в самой игре: может устанавливаться или меняться по ходу игры. «Повинуясь правилу, я не выбираю. Правилу я следую слепо» (Витгенштейн, 1994: 167).
Отмечается и более радикальная позиция, в которой подчеркиваются не только трудности в определении правила и границ его применения, но и высказываются сомнения, а действует ли человек в языковой игре по правилам вообще. Глубокий онтологический фундамент под текстовую деятельность определен такими понятиями как гештальтность (Горелов, 1996: 62), прототипичность (Paltridge, I995), речевая наследственность (Якобсон, 1996: 205). С этих позиций текстовая деятельность характеризуется чертами нерефлексивности рекуррентных схем общения (см.: Виноград, Флорес, 1996: 190, 212), «брошенности» человека внутрь языка (см.: Хайлеггер, 1993: 266; Винград, Флорес, 1996: 192), бессознательности и конститутивности принципов деятельности (см.: Серль, 1993: 38). Очевидно такое нерефлексивное, гештальтное проявление текстовой деятельности будет характерно для первой формы языковой игры, хотя и в ней проявляется определенная мера метаязыковой компетенции. «Активная роль метаязыковой функции ... остается в силе на всю нашу жизнь, сохраняя за всей нашей речевой деятельностью неустанные колебания между бессознательностью и сознанием» (Якобсон, 1996: 23).
Мы полагаем, что во второй форме языковой игры, где автор по определению осознает свою собственную речь, неизмеримо возрастает роль дискурсивной рефлексии, особенно в плане стратегий порождения текста.
Итак, первая форма языковой игры определяется тенденциями к кооперации субъектов общения, отсутствием конкуренции и победителя; текстовая деятельность в основном спонтанна, нерефлексивна, гештальтна. Вторая форма языковой игры в ее крайнем проявлении характеризуется предзаданностью стратегий и правил дискурсивного поведения, рефлексивностью (о видах рефлексии см.: Богин, 1995: 5), стремлением к победе. Конечно, в реальности общения обнаруживаются различные промежуточные вариации форм языковой игры.
Рассматривая формы языковой игры, мы обращаемся к протяженным дискурсам – диалогам ( к сожалению, диалоги взяты в «окультуренном» виде как фрагменты литературного произведения), где научная рефлексия обнаруживает ведущую роль стратегий в действованиях субъектов общения – будь они спонтанны или тщательно отрефлексированы. В текстах межличностного общения, мы отмечаем разнообразие функций общения (не только передача информации или навязывание воли), но и насыщенность ее юмором, шутками, сарказмом, игрой слов и т.д. – то есть вплетенность в нее различных языковых игр вторичного порядка.
В качестве примера первой формы языковой игры приведем часть диалога двух собеседников, Бирна и Стаффорда, которые уже около месяца провели в Сахаре, занимаясь опасным делом спасения человека, который прибыл в Сахару на поиск самолета своего отца, разбившегося где-то там сорок лет назад.
Весь диалог протекает по следующему сценарию: обсуждение авиакатастроф в Сахаре, конкретно – самолета Билсона старшего; предложение Бирна Стаффорду участвовать и частично финансировать поиск данного самолета; обсуждение финансовой стороны поисков; обсуждение способа поиска – извещение жителей Сахары о награде за найденный самолет; согласие Стаффорда участвовать в этом деле. Весь диалог носит явно выраженный неконфликтный характер. Оба собеседника не имеют каких-либо интересов в обсуждаемом проекте. По характеру они искатели приключений, им свойствен кураж. Лидером диалога выступает Бирн как бывший пилот и знаток Сахары и ее жителей. Безусловно в его сознании сформировалась вполне реальная программа поисков. Но диалог протекает спонтанно и в большей степени его развертывание определяется репликами Стаффорда.
Представим второй и последний фрагменты диалога, в которых выделены реплики, несущие дополнительные коммуникативные функции (мы не прибегаем к громоздкому анализу, как говорится – sapienti sat):
S: All right. Spit it out. What are you getting at?
B: Would you put up, say, five camels to help Paul's old man?
S: (astonished) What the devil do you mean ?
B: I mean to put up the price of five camels – let's say five hundred pounds,
S: (carefully) You want me to put up five hundred pounds. To find Paul's father.
B: I'd put up the same. In camels.
S: So now we have ten camels. How do they help? Do we ride them spaced a hundred yards apart in a sweep of the bloody Sahara?
B: (calmly) No. They're a reward for a sighting of a plane that crashed in 1936 – payable when we're taken to see it.
B: I'll draw it (leaflet) up tonight. Then have them Xeroxed in Agadez. They have a machine in the bank, (gently) Something the matter?
S: (weakly) No. Nothing the matter. It's just the idea of blanketing the Sahara with leaflets seems a bit weird. You 've never worked for J. Walter Thompson, have you ?
B: Who's he?
S: A small advertising agency back in the States - and elsewhere.
B: Never heard of him.
S: If you ever leave the desert J 'd apply for a job with him. You 'd do well.
B: You 're nuts. Well, what about it?
S: (laughing) All right... I'll do it... but it won't be for Paul Bilson. It'll be worth it just to say I've done a saturation advertising campaign in the Sahara.
B: Okay – I don't care who you do it so long as you do it.
(D. Bagley. Flyaway: Fontana, 1979, p. l 19-121)
В качестве контраста рассмотрим диалог из книги того же автора, который относим ко второй форме диалога. Его участники: Стаффорд (руководитель фирмы Stafford Security Consultants Ltd), нашедший самолет Билсона старшего в Сахаре и на основе обнаруженных улик раскрывший преступные действия своего собеседника, приведшие к авиакатастрофе и гибели пилота; Бринтон очень богатый промышленник, стартовый капитал которого формировался через преступления (получил впоследствии звание лорда за заслуги перед страной в промышленности).
Стаффорд – лидер диалога; он подготовил все необходимые юридические документы, определил цель и стратегию диалога, также способы их реализации. Реплики Бринтона состоят в бесполезных попытках отрицания фактов. Сценарий диалога разворачивается по следующей схеме: сообщение о гибели наемных убийц Билсона младшего в Сахаре; рассказ о цепи преступлений Бринтона, подтверждаемых юридически оформленными документами; угроза суда, тюрьмы, скандала в СМИ и др.; предложение альтернативы – вернуть наследникам капитал с процентами.
В качестве примера приведем последние фрагменты диалога:
S: You're an old man. Eighty years old. You're going to die soon. Tomorrow, next year, five years, ten – you'll be as dead as Lash (киллер). But they don't have capital punishment now, so you'll probably die in a prison hospital. Unless...
B: (suddenly alert ) Unless what?
S: What the use of putting you in jail? You wouldn't live as luxuriously as you do now but you'd get by. They're tender-minded about murderous old men these days, and that wouldn't satisfy me, nor would it help the people you've cheated all these years. 1,714000 pounds – that's hundred thousand compounded at a nominal seven per cent for forty two years. Even if Scotland Yard or Director of Public Prosecutions take no action the newspapers would love it. Think of all the juicy bits – Lady Brinton dying of cancer in virtual poverty while her husband lived high on the hog. Your name would stink, even in the City where they have strong stomachs. Do you think any decent or even any moderately indecent man would have anything to do with you after that? And another thing – Paul Bilson knows nothing about this. But I can prime him with it and point him at you like a gun. He’d kill you – you wouldn't stand a flaming chance. You'd better get out your cheque book.
B: This figure is impossible. You don't suppose I'm as fluid as all that?
S: Don't try to con me, you old bastard. Any bank in the City will lend you that amount if you just pick up the telephone arid ask. Do it!
B: You're a hard man.
S: I've had a good teacher. You make out two cheques; one to the Peter Billson Memorial Trust for a million and a half. The rest to me – that's my twelve-and-a-half per cent commission. Expenses have been highж...
B: How do I know you won't renege? I want all the papers you have.
S: Not a chance in hell! Those are my insurance policies. I wouldn't want another Lash turning in my life.
(He sat down and wrote the cheques.)
(D. Bagley. Flyaway ..., p.249)
В заключение остановимся на том факте, что назрела необходимость синтеза концептуального аппарата речевых актов, речевых жанров и языковых игр в единую теорию текстовой деятельности. Ведь аутентичен лишь языко-текст – language-in-text (Stubbs, 1993: 11). В этой теории нам представляется существенным изучение очерченных выше четырех классов или форм языковых игр в их вариативности и пересекаемости. Вспомним уместное здесь высказывание Bитгенштейна: «...мы иногда играем, «устанавливая правила но ходу игры». И даже меняя их – «по ходу игры» (1994: 118). Задача приведения хаоса бесконечной вариативности текстовой деятельности к научно отрефлексированной упорядоченности риторической и герменевтической компетенций субъектов общения должна решаться в рамках гештальтности, наследственности и протопичности. Эти параметры указывают на доминацию бессознательных процессов в текстовой деятельности субъектов общения, с одной стороны, и на огромную массу интуитивных знаний, лежащих в основе этой деятельности, с другой. Компетенции текстовой деятельности существуют в виде тенденций. Их описание может быть надежным лишь в том случае, если исследователи перейдут от практики интроспекции и наблюдения над фрагментами текстовой деятельности и (что и было проиллюстрировано в данной статье) к статистическому исследованию огромных массивов текстов в компьютерной технологии.
Методологической базой анализа текстовой деятельности может стать когниотип как теоретический конструкт – ментально-лингвистическое перевыражение набора компетенций субъекта общения, необходимых ему для осуществления текстовой деятельности.
Литература
1. Баранов А.Г. Принцип функционализма в текстовой деятельности // Функционирование языка в различных типах текста. – Пермь, 1989.
2. Баранов А.Г. Динамические тенденции в исследовании текста // Siylistyka. – Vol. IV. – Opole, 1995.
3. Баранов А.Г. Когниотипичность жанра // Stylistyka. Vol. VI. – Opole, 1997.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М., 1979.
5. Богин Г.И. Интерпретация текста. Учебно-методические материалы. – Тверь, 1995.
6. Винер Н. Кибернетика и общество. – М., 1958.
7. Виноград Т., Флорес Ф. О понимании компьютеров и познания // Язык и интеллект. – М., 1996.
8. Витгенштейн Л. Философские исследования // Л. Витгенштейн. Философские работы (Часть 1). – М., 1994.
9. Горелов И.Н. Парадокс: максимальный эффект при минимальной рефлексии относительно постигаемого объекта // Рефлексивные процессы: метафизика, методология, праксика. – Саратов, 1996.
10. Серль Дж. Сознание, мозг и наука // Путь. – №4. – М., 1993.
11. Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. – М., 1993.
12. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Syntax and Semantics. Vol. 3. –N.V, 1975.
13. Якобсон Р. Язык и бессознательное. – М., 1996.
14. Grice HP. Logic and Conversation // Syntax and Semantics. Vol. 3. – N.V, 1975.
15. Partridge B. Working with Genre: A Pragmatic Perspective // Journal of Pragmatics. – 1995, № 24.
16. Parret H. Regularities, Rules and Strategies // Journal of Pragmatics. –1984, № 8.
17. Stubbs M. British Tradition in Text Analysis // Text and Technology. In Honour of John Sinclair. – Philadelphia / Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 1993.
(0,37 п.л.)