10. М.А.Серёгина

ФГОУ ВПО «Южный Федеральный Университет», Педагогический институт, г. Ростов-на-Дону

ПОНЯТИЕ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА В КОГНИТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКЕ: АСПЕКТЫ И ВИДЫ

Идентификационный номер 0420700038\0010

Прежде чем раскрыть понятие языковой картины мира обратимся к термину «картина мира».

Термин «картина мира», употребляющийся в философии, языкознании, физике и других дисциплинах, трактуется по-разному. Как отмечает Б.А. Серебренников, впервые данное понятие было выдвинуто в физике в конце XIX – начале XX в. Одним из первых этот термин стал употреблять Г. Герц (1918) применительно к физической картине мира, трактуемой им как совокупность внутренних образов внешних предметов, из которых логическим путем можно получать сведения относительно поведения этих предметов. Внутренние образы, или символы, внешних предметов, создаваемые исследователями, по Г. Герцу, должны быть такими, чтобы «логически необходимые следствия этих представлений были в свою очередь образами естественно необходимых следствий отображенных предметов» (Серебренников Б.А. и др., 1988: 12).

Термином «картина мира» широко пользовался М. Планк, понимая под физической картиной мира «образ мира», формируемый физической наукой и отражающей реальные закономерности природы. М. Планк различал практическую и научную картины мира. С первой он связывал целостное представление человека об окружающем мире, которое вырабатывается им постепенно на основе собственных переживаний. Научную картину мира он трактовал как модель реального мира в абсолютном смысле, независимого от отдельных личностей и всего человеческого мышления (Серебренников Б.А. и др., 1988: 13). При определении данного термина необходимо иметь в виду следующие аспекты (Смотрова, 2005: 10-11):

- картина мира занимает промежуточное положение между двумя полюсами: наукой и мировоззрением или же наукой и философией;

- картина мира является мировоззрением, заключая в себе тип социальной практики;

- картина мира представляет собой вид философской рефлексии (неонатуралистическая концепция научной картины мира);

- картина мира представляет собой вид научного знания (сциентистская концепция научной картины мира).

С шестидесятых годов XX века проблема картины мира рассматривается в рамках семиотики при изучении первичных моделирующих систем (языка) и вторичных (мифа, религии, фольклора, поэзии, прозы, кино, живописи, архитектуры и т.д.). Культура при этом подходе трактуется как «ненаследственная память коллектива», и ее главной задачей признается структурная организация окружающего мира, что находит свое выражение в модели мира (Лотман, 1996: 16-17). Соответственно, если разные знаковые системы по-разному моделируют мир, значит и разные языки формируют неодинаковые модели мира. В.И. Карасик определяет картину мира как «целостную совокупность образов действительности в коллективном сознании» (Карасик, 2002: 102). Составными частями, по его мнению, являются образы и понятия. Образы – это любые перцептивные, объективно существующие или придуманные психические образования, сформированные в сознании. Понятия – это логически оформленные общие мысли о классах предметов или явлений.

Среди теоретических работ выделяются монографии, посвященные философскому осмыслению картины мира в русском и других славянских языках (Апресян, 1995; Арутюнова, 1999; Булыгина, 1981; Караулов, 1987; Кубрякова, 2001; Лихачев, 1993; Постовалова, 1999; Степанов, 1997; Шмелев, 2002), диалектным картинам мира (Закирьянов, 200), мифологическому декодированию картин мира индоевропейских языков (Маковский, 1996; Топорова, 1999), словообразовательным и фразеологическим ресурсам картины мира (Телия, 1996; Хайруллина, 1966), истории идеоэтнического направления в философии языка (Радченко, 2002) и т.д. Так, О.А. Радченко отмечает, что «картина мира» в ее дефинитном аспекте многолика и поливариантна, обнаруживает множество частных признаков в рамках каждой авторской концепции, не опирается на общепризнанные определения. Терминологическая диффузность, зыбкость, эфемерность дополняются тем фактом, что картина мира вовсе не стала аксиоматичным феноменом в лингвистике, хотя ее вполне можно считать одним из фундаментальных признаков идеоэтнической парадигмы в современной философии языка» (Радченко, 2002: 140). Исследователь отмечает и падение интереса к рассматриваемому явлению во второй половине XIX веке и возрастающей актуальности этой проблемы в начале XX века в связи с так называемым «гумбольдтианским ренессансом».

Картина мира представляет собой сложную систему образов, отражающих действительность в коллективном сознании. Различают научную и наивную картины мира, причем, если первая оперирует терминами и построена на практических и теоретических знаниях, то вторая более диалектична и допускает противоречивые определения вещей.

Трактовка термина «картина мира» обусловлена спецификой решения проблемы отражения бытия через язык. Выделяются два подхода. Представители первого из них склоняются к тому, что между семантическими системами разных языков нет разницы, в связи с тем, что отражение действительности основывается на логических принципах и категориях, универсальных по определению. Соответственно, можно выделить следующие положения:

- Язык объективно отражает мир.

- Все народы существуют в пространстве единого бытия, образуя единое человечество.

- Различия между культурами народов, говорящих на разных языках, носит случайный характер.

- Практика перевода показывает, что, несмотря на различия между языками и культурами, информация может быть передана адекватно.

- Сердцевину языкового отражения мира составляют логические категории.

Второй подход базируется на гипотезе лингвистической относительности Сепира-Уорфа, взглядах Вайсгербера, Хольца и др. Его сторонники считают, что разница между лексическими системами языка абсолютна, определяет восприятие мира и поведение людей. Основные положения:

- Язык субъективно отражает мир.

- Все народы существуют в пространстве различного бытия, не образуя единого человечества.

- Различия между культурами народов, говорящих на разных языках, носят неслучайный характер.

- Практика перевода показывает, что из-за различия между языками и культурами информация не может быть передана адекватно.

- Сердцевину языкового отражения мира составляют категории языкового освоения мира (иногда именуемые наивными).

А.Г. Максапетян обращает внимание на то, что модель мира определяется посредством взаимодействия трех сфер: Мира (миров), Языка (языков описания), Пользователя (пользователей языков описания). Он утверждает, что «одному миру (онтологии) возможно поставить в соответствие один и только один язык описания (терминологию): конфигурации языков в Языке соответствует конфигурация миров в Мире. В свою очередь внутренняя логика и терминология каждого языка отражают и выражают естественную логику и онтологию соответствующего описываемого им мира (включая его свойства, структуру, принцип организации, конфигурацию объектов, функцию элементов и т.д.), т.е. каждый первичный язык описания (терминология), являющийся подъязыком Естественного Языка, тоже находится в однозначном, симметричном, изоморфном соотношении с соответствующим миром (онтологией), являющейся предметной областью или определенной частью Реального Мира» (Максапетян, 2003: 55). Так он приводит пример описания Мира в терминах механического языка типа механизм, двигатель, движущее, движимое и т.д., когда мы интерпретируем Мир как Механизм и в результате получаем детерминистскую модель Мира, т.е. Мир-как-Механизм, по Шпенглеру, которая характерна для европейской философии XVI-XVIII вв., если мы описываем Мир в терминах военного языка типа война, враг, победа, поражение, то в результате получаем дуально-антагонистическую милитаристскую модель мира (Мир-как-Поле Битвы) типа зороастрийской модели. Если мы описываем Мир в терминах языка игры типа выигрыш, проигрыш, то в результате получаем индетерминистскую игровую модель Мира (Мир-как-Игровой Стол) типа модели Сервия Туллия. Если мы описываем Мир в терминах зоологического языка типа хищные, травоядные и т.д., то в результате получаем плюралистическую зооморфную модель Мира (Мир-как-Добыча) типа моделей Ницше и Шпенглера» (Максапетян, 2003: 59). В данном случае автор статьи уделяет внимание метафорической экстраполяции в пределах одного языка, однако нам кажется возможным подобное разделение в восприятии мира и в различных языках (в соответствии с особенностями менталитета, места проживания, культуры и т.д.).

Текст выступает средством общения, поэтому он не только отображает особенности социальных условий его создания, но активно воздействует на их преобразование. Философский текст формирует определенную логику процесса создания смыслов философской культуры как органического элемента общечеловеческой культуры. Выделяя характерные черты русской философии по сравнению с европейской, А.Ф. Лосев отмечает отсутствие в ней систем, существование «сверх-логической», «сверх-систематической» картины философских течений и направлений. «Философское мышление проявляется в мистическом познании сущего, которое может быть постигнуто в символе, в образе посредством силы воображения и внутренней жизненной подвижности» (Лосев, 1991: 67). «Художественная литература является кладезем самобытной русской философии» (там же, с.71).

Физическое, философское, лингвистическое понимание «картины мира» дает нам возможность перейти к понятию языковой картины мира, так как язык непосредственно участвует в двух процессах, связанных с картиной мира. Во-первых, в его недрах формируется языковая картина мира, один из наиболее глубинных слоев картины мира у человека. Во-вторых, сам язык выражает и эксплицирует другие картины мира человека, которые через посредство специальной лексики входят в язык, привнося в него черты человека, его культуры. При помощи языка опытное знание, полученное отдельными индивидами, превращается в коллективное достояние, коллективный опыт. Языкознание наряду с науками о мышлении принадлежит к числу тех отраслей человеческого знания, которые обнаруживают наиболее тесные связи с философией на всем протяжении его развития, что объясняется природой самого предмета лингвистики.

Язык представляет собой непременное условие осуществления абстрактного, обобщенного мышления и рациональной ступени человеческого познания. Поэтому вопрос о роли языка в познании входит составной частью в гносеологию любой философской системы. К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» пишут: «...Язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание» (цит. по: Смотровой, 2005: 15). Марксистская философия впервые обеспечила научную основу для исследования связи сознания и языка как общественного орудия мысли. Основные положения этого учения являются методологическими принципами для исследования всех проблем, касающихся формирования, функционирования и взаимовлияния языка и мышления, а также для анализа и оценки различных концепций, предлагаемых в качестве решения таких проблем.

В лингвистике попытки осмыслить активную формирующую роль системы языка по отношению к системе мышления восходят к И. Гердеру и В. Гумбольдту (этой проблемой, как правило, интересовались ученые-идеалисты). И. Гердер говорит о языке как о «зеркале народа», а В.Гумбольдт и его последователи считают, что в языке проявляется деятельность некоего «духа народа», скрыты особое мировоззрение и специфический способ мышления. «Особенность духа и строение языка какого-либо народа, – пишет В. Гумбольдт, – так между собой внутренне связаны, что если бы одно из них было дано, второе должно быть из него выведено. Язык является также внешним проявлением духа народов. Язык – это их дух, а их дух – это их язык. Никогда не удается в достаточной степени выразить их идентичность» (Гумбольдт, 1984: 147). Он видит в языке силу, формирующую мышление народа, выявляющую своеобразные черты его национального духа и совершенно оторванную от материального мира. Язык сам создает образ, картину мира, следовательно, различие языков порождает различие во взглядах на мир.

Накопленные опыт и знания людей закрепляются в системе языковых значений, овладевая которыми индивид вместе с тем овладевает обобщенным в языке человеческим опытом. Он не придумывает значений слов, а усваивает уже готовую, исторически сложившуюся систему значений, а тем самым и определенную классификационную систему, данную в его родном языке. Благодаря этому язык может активно воздействовать на процесс познания и деятельность людей.

Учение Гумбольдта исторически предшествовало возникновению гипотезы Сепира-Уорфа и содержит некоторые идеи лингвистической относительности, однако эта гипотеза возникла самостоятельным путем. Американский ученый, этнолингвист Э. Сепир на основе некоторых данных индейских языков пытался показать зависимость культуры народа от характера его языка, полагая, что отношение к окружающему нас миру в значительной степени зависит от языковых форм. Он говорит: «В качестве первичной функции языка обычно называют общение. <...> Более правильным представляется утверждение, что первично язык является реализацией тенденции рассматривать объективную реальность символически, и именно это его качество сделало его пригодным для целей общения» (Сепир, 1993: 189-190). Э.Сепир приводит множество фактов, доказывающих, что язык полностью переплетается с непосредственным опытом людей. Так, он обратил внимание на то, что в основе магических заклинаний лежит физическое отождествление слов с вещами или их тесное соответствие. Но нельзя распространять этот факт, характерный для ранних ступеней цивилизации, на опыт современных людей, как в некоторых случаях делал Э. Сепир.

Идеи Э. Сепира повлияли на американского инженера, языковеда и антрополога Б. Уорфа, по концепции которого мы воспринимаем мир с позиции нашего языка, согласно нашим языковым обычаям. Мир – поток ощущений, хаос, который приводится в порядок именно благодаря нашему языку; и так как языки различны, то и способ упорядочивания различны тоже, а значит, иное и восприятие действительности. Уорф говорит: «Языки различаются не только тем, как они строят предложения, но и тем, как они делят окружающий мир на элемент; которые являются материалом для построения предложений» (Брутян, 1968: 4). Данная трактовка изучаемого вопроса приводит Уорфа к формулировке принципа лингвистической относительности, «который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (там же, с. 8).

Некоторые представители рассматриваемого направления не столь категоричны в своих суждениях. Д. Хаймс говорит лишь о возможных точках зрения на связь между языком и другими элементами культуры. Согласно первой точке зрения, язык является ведущим, определяющим по отношению к другим элементам культуры; согласно второй, – другие элементы культуры играют такую роль по отношению к языку; согласно третьей – язык и другие элементы взаимно детерминируют друг друга; согласно четвертой – язык и другие элементы культуры в равной степени детерминируются некоторым третьим фактором (народным духом, национальным характером и т.д.) (Чесноков, 1977: 16). Однако взгляды Д. Хаймса нетипичны для неогумбольдтианства. Проверка гипотезы лингвистической относительности осуществлялась прямыми и косвенными научными методами. К прямым методам относятся непосредственные исследования в области этнолингвистики, имеющие своим предметом соотношение языка, мышления и национальной культуры различных народов; к косвенным методам относятся психолингвистические исследования, которые ставят своей целью установление отношений между использованием данного языка конкретным поведением людей.

Следует подробнее остановиться на влиянии грамматического и лексического строев языка на сознание и языковую картину мира носителей данных языков. Эта влияние подразделяется на грамматический и лексический аспекты языковой картины мира.

Исследователи племен американских индейцев вслед за Б. Уорфом усиленно подчеркивают зависимость грамматического строя их языков от культуры. По мнению Г. Хойджера, господствующей концепцией, пронизывающей весь строй языка навахо, является концепция мира, находящегося в движении. «Параллели к этой семантической теме могут быть найдены в области культуры навахо, рассматриваемой в целом. Даже в наши дни навахо являются по преимуществу бродячим, кочевым народом, перегоняющим свой скот с одного пастбища на другое. Мифы и легенды очень четко отражают этот мотив: боги и герои сказаний без устали путешествуют с одного святого места на другое» (цит. по: Васильев, 1976: 30). Так, при определении «волна» – это предмет или действие, грамматическая структура хопи доказывает второе (ср. в русском, английском и др. – предмет). В таком случае логичен вопрос, чем же волна является в реальной действительности? Б. Уорф отвечает на этот вопрос в духе И. Канта: мы не можем знать, что она есть «в себе», ибо язык, которым мы пользуемся и из круга которого можем выйти, лишь попадая в другой круг, предписывает нам соответствующую систематизацию и категоризацию мира. Подобно кантовским категориям и формам чувственности языковая система априорна, она призвана организовать «калейдоскопический поток впечатлений»; синтез этого «чувственного многообразия» с языковой формой дает нам картину мира, которая может быть сходна с другими картинами мира только при сходстве или соотносительности языковых систем, как это уже отмечалось ранее. Однако Б. Уорф упускает из вида то, что картина мира, навязываемая нам естественным языком, является самой первой, самой примитивной картиной мира; она лишь явление, в котором проглядывает сущность. Научная картина мира возникает именно как результат анализа и обоснования нашего опыта, а поэтому она исправляет и дополняет его (там же, с. 37).

Фактом различия в грамматическом строе языка является отсутствие в некоторых языках тех или иных категорий (падежа, вида глагола и т.д.) П.В. Чесноков приводит пример из исследования Б. Уорфа интересного выражения количественных отношений в языке индейцев хопи: «Вместо того, чтобы сказать «они пробыли десять дней» говорят «они пробыли до одиннадцатого дня» или «они уехали после десятого дня», вместо «десять дней больше, чем девять дней» говорится «десятый день позже девятого». Следовательно, на базе языка хопи количественные отношения в последовательном ряду повторяющихся событий и количественные отношения в группе совместно существующих (или представляемых в виде целой группы) предметов мыслятся неодинаково» (Чесноков, 1989: 64).

Б. Уорф приводит примеры различия в употреблении форм существительных, обозначающих материальное количество, периодизации времени и временных форм, выражений длительности, интенсивности и направленности в языке хопи и индоевропейских языках. Так, например, он отмечает, что такие «термины, как summer, winter, September, morning, moon, sunset (лето, зима, сентябрь, утро, луна, заход солнца), которые у нас являются существительными и мало чем формально отличаются по форме от других существительных, могут быть подлежащими и дополнениями. <...> В хопи они являются не существительными, а особыми формами наречий» (цит. по: Звегинцев, I960: 206-207). Поэтому на языке хопи невозможна фраза «жаркое лето», т.к. лето – это тогда, когда жарко. В соответствии с исследованиями языка американских индейцев Б. Уорф делает выводы о нормах мышления и нормах поведения в хопи и сравнивает их с европейским аналогом. Однако такой подход приравнивает языковую картину мира только к статической.

Существенное значение имеет тот факт, что трудности, связанные с категоризацией мира грамматическими формами естественных языков, которые привели Б. Уорфа к утверждению принципа лингвистической относительности, не возникают по отношению к языку науки, ибо теории, а следовательно, и соответствующие им языковые конструкции неравноценны, нерядоположенны.

Теперь перейдем к лексическому аспекту языковой картины мира. Рассматривая «элементы содержания языка», Э. Сепир говорит: «Лексика – очень чувствительный показатель культуры народа, и изменение значений, утеря старых слов, создание или заимствование новых - все это зависит от истории самой культуры. Языки очень неоднородны по характеру своей лексики. Различия, которые кажутся нам неизбежными, могут совершенно игнорироваться языками, отражающими абсолютно иной тип культуры, а эти последние в свою очередь могут проводить различия, непонятные для нас» (цит. по: Звегинцев, 1960: 195). Анализу лексической системы наибольшее внимание уделяют представители неогумбольдтианства Й. Трир, Л. Вайсгербер и др. Они полагают, что лексический состав языка представляет собой классификационную систему, сквозь призму которой мы только и можем воспринимать окружающий мир, несмотря на то, что самой по себе соответствующие подразделения отсутствуют.

Рассмотрим тематическую группу «цвет» в разных языках. Для части цветового спектра, обозначаемого в русском языке словами «зеленый», «синий», «голубой», «серый», «коричневый», в уэльском языке соответствуют три слова: «qwyrdd» (зеленый), «glas» (светло-серый, синий, голубой, зеленый), «elwyd» (коричневый и темно-серый). В языке одного из негритянских народов, живущих в Либерии, все цвета радуги обозначаются только двумя словами: одно означает цвета, которые художники называют «теплыми» (красный, оранжевый, желтый), другое – «холодные» цвета (голубой, фиолетовый и т.д.) (Васильев, 1976: 25); в немецком и английском языках слова «blau» и «blue» обозначают совокупность значений русских слов «синий» и «голубой». Это не говорит о том, что носители других языков (кроме русского) не различают цвета спектра, но указывает на расширение значений, т.е. значение слова «blau» шире значений слов «синий» или «голубой», рассматриваемых отдельно. Соответственно, для языковой картины мира немцев и англичан дифференциация данных цветов нехарактерна. Перед нами предстает не «что» понятие, а форма практической деятельности «зачем» и «как» (т.е. не важно, существует ли на самом деле вне нашего сознания голубой и синий цвета, а нужна ли их дифференциация для носителя языка). Таким образом, языковые картины мира строятся исходя из деятельности людей и абсолютной копией реальности они не становятся.

Особый интерес представляют несовпадающие коннотации. Как отмечает В.И. Карасик, в русском языке слово «свинья» обозначает нечистоплотного человека, в английском – обжору или полицейского, а в китайском – развратника (Карасик, 2002: 188).

П.В. Чесноков пишет: «На основании значительных семантических различий между языками представители неогумбольдтианства делают выводо том, что язык определяет мышление человека и процесс познания в целом, а через него мировоззрение и целостную картину мира, возникающую в сознании, что в связи с этим люди, говорящие на разных языках, познают мир по-разному, создавая различные картины мира, что язык не только обусловливает, но и ограничивает познавательные возможности человека» (Чесноков, 1989: 65).

Особого внимания при рассмотрении понятия «языковая картина мира» заслуживает учение П.В. Чеснокова о статической и динамической картинах мира. Если первая обусловлена строем языка и закреплена в словарях, то вторая проявляется в речи, текстах, художественных произведениях. «Статическая языковая картина (модель) мира исторически изменяется в соответствии с изменениями, происходящими в языковой системе. Но в каждый данный период она устойчива, как и языковая система», – говорит П.В. Чесноков. Возникновение динамической картины мира связано с недостатками языковых систем, чаще всего лексического уровня, т.к. невозможно за каждым явлением закрепить единое нерасчлененное понятие. П.В. Чесноков подчеркивает: «Какой бы развитой и совершенной ни была система того или иного языка, закрепленные в ней средства не в состоянии удовлетворить потребности вечно развивающегося и усложняющегося процесса познания. Поэтому в живых коммуникативных и мыслительных актах <...> из единиц, зафиксированных в языковой системе, благодаря их беспредельно широким комбинаторным возможностям, формируется такое многообразие конкретных языковых построений, которое позволяет выразить любое доступное современному уровню познания и практики идеальное содержание как отражение объективной реальности» (Чесноков, 1989: 68). Это и составляет сущность динамической картины мира. Важную роль при ее реализации играет языковая личность, т.к. его уровень владения языком, объем его знаний, прагматическая цель, преследуемая им, непосредственно влияет на динамическую картину мира.

Похожая классификация моделей мира представлена Л.Н. Чурилиной, которая выделяет концептуальную картину мира, отраженную человеческим сознанием («субъективный образ объективной действительности») и языковую картину мира как совокупность знаний, «зафиксированных оппозициями словаря и грамматики» (Чурилина, 2001: 87). Далее она выделяет концептосферы языковой личности, «в роли которой рассматривается субъект «воображаемого» мира, как совокупность индивидуальных концептов и концептосферы текста как совокупности взаимосвязанных концептов, репрезентированных в тексте» (там же).

Важность динамической картины мира подчеркивается П.В. Чесноковым: «Картина мира в целом охватывает не только концептуальное (логическое) отражение объективной действительности, осуществляемое с помощью языка, но и ее чувственное, наглядно-образное отражение с помощью непосредственных восприятий, представлений, обобщенных наглядных изображений (карт, схем и т.д.), с помощью произведений изобразительного искусства. Концептуальная (а значит, динамическая языковая) картина мира – лишь часть всеобщей картины мира, но часть ведущая, определяющая, без которой невозможно подлинное понимание событий, происходящих в мире, ибо понимание (осмысление) возможно только при рассмотрении объективных фактов в свете общих категорий и закономерностей, т.е. при их логических оценках, что неосуществимо без помощи языка» (Чесноков, 1989: 69).

Значимость деления картин мира на статическую и динамическую для нас заключается в возможности проанализировать одно и то же явление ( в нашем случае концепты в русской и немецкой паремиологии) в аспектах языка и речи с последующим сопоставлением выводов.

Литература

1. Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания / Ю.Д. Апресян // Вопросы языкознания. – 1995. – №1. – С. 37-67.

2. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека – М.: «Языки русской культуры», 1999. – 896 с.

3. Брутян Г.А. Гипотеза Сепира-Уорфа. – Ереван: Луйс, 1968. – 167 с.

4. Булыгина Т.В. О границах и содержании прагматики / Т.В. Булыгина // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. – 1981. – Т.40. – №4. – С. 333-342.

5. Васильев С.А. Философский анализ гипотезы лингвистической относительности. – Киев: Наукова думка, 1976. – 195 с.

6. Гумбольдт В. фон Избранные труды по языкознанию. – М., 1984. – 397 с.

7. Закирьянов К.З. Отражение языковой картины мира в языковом сознании билингва / К.З. Закирьянов // Межкультурный диалог на евроазиатском пространстве: материалы международной научной конференции. – Уфа, 2002. – С. 99-101.

8. Звегинцев В.А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. В 2-х ч. Ч.2. – М.: Учпедгиз, 1960. – 330 с.

9. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. – Волгоград: Перемена, 2002. – 265 с.

10. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987. – 261 с.

11. Кубрякова Е.С. Размышления о судьбах когнитивной лингвистики на рубеже веков / Е.С. Кубрякова // Вопросы филологии. – 2001. – №1. – С. 28-34.

12. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка / Д.С.Лихачев // Известия РАН. Сер. лит. и яз. – 1993. – Т. 52. – №1. – С. 3-9.

13. Лосев А.Ф. Русская философия / А.Ф.  Лосев // Введенский А.И., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г. Очерки истории русской философии. УрГУ, 1991. – 355 с.

14. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. – М.: Языки русской культуры, 1996. – 464 с.

15. Маковский М.М. Язык – миф – культура. Символы жизни и жизнь символов. – М.: Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова, 1996. – 329 с.

16. Максапетян А.Г. Языки описания и модели мира / А.Г.Максапетян // Вопросы философии. – 2003. – №5. – С. 53-58.

17. Постовалова В.И. Лингвокультурология в свете антропоцентрической парадигмы / В.И. Постовалова // Фразеология в контексте культуры. – М.: Языки русской культуры, 1999. – С. 23-25.

18. Радченко О.А. Понятие языковой картины мира в немецкой философии языка XX века / О.А. Радченко // Вопросы языкознания. – 2002. – №6. – С. 140-158.

19. Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи. – М.: Прогресс, Универс, 1993. – С. 26-203.

20. Серебренников Б.А., Кубрякова Е.С., Постовалова В.И., Телия В.Н., Уфимцева А.А. Роль человеческого фактора в языке. – М.: Наука, 1988. – 416 с.

21. Смотрова Т.Г. Концепты «победа» и «поражение» в статической и динамической картинах мира: Дисс. … канд. филол. наук. – Таганрог, 2005. – 162 с.

22. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. – М.: Языки русской культуры, 1997. – 824 с.

23. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. – М.: Языки русской культуры, 1996. – 216 с.

24. Топорова В.М. Концепт «форма» в семантическом пространстве языка: Дисс. … канд. филол. наук. – Воронеж, 1999. – 174 с.

25. Чесноков П.В. Философские основы зарубежных направлений в языкознании. – М.: Наука, 1977. – 187 с.

26. Чесноков В.П. О двух картинах мира – статической и динамической / В.П. Чесноков // Известия СКНЦ ВШ. Общественные науки. – 1989. – №3. – Ростов н/Д: Изд-во РГУ. – С. 63-69.

27. Чурилина Л.Н. Концепт «любовь» в русской наивно-языковой картине мира // Филология и культура: Материалы III-й Международной научной конференции. – Тамбов: ТГУ, 2001. – С. 54-62.

28. Шмелев А.Д. Русская языковая модель мира: материалы к словарю. – М.: Языки русской культуры, 2002. – 224 с.

(0, 58 п.л.)