А.А. Романов

Тверская государственная сельскохозяйственная академия, г. Тверь

 

ПОЛИТИЧЕСКАЯ РИТОРИКА, ТЕХНИЧЕСКАЯ РИТОРИКА И ЛИНГВОРИТОРИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА: QUO VADIS, RHETORIСA?

 

Ключевые слова: научные парадигмы, лингвопрагматическая парадигма, риторика, коммуникация, динамическая модель диалога

 

 Вторая половина прошлого века ознаменована калейдоскопической чередой сменяемости научных парадигм в лингвистике. На рубеже 60-х семантиче­ская парадигма сменила господствовавшую доселе  парадигму структурализма, но после непродолжительного «правления» уступила свое лидирую­щее место лингвопрагматической парадигме. Последняя, в свою очередь, как-то на удивление быстро растворилась в когнитивизме и риторизме. 

Причины, приведшие к указанной смене парадигм, различны. Среди них, в первую очередь, следует назвать усиленное стремление исследователей выйти за пределы имманентной лингвистики и господства формального структура­лизма, за границы «объективного субъективизма или абстрактного объективизма» формальных схем и моделей, выйти в мир «действительной реальности языка-речи», которая представляет собой «не абстрактную систему языковых форм и не изолированное монологическое высказывание и не психофизиологический акт его осуществления, а социальное событие речевого взаимодействия, осуществляемое высказыванием и высказываниями», т.е. в мир «основной реальности языка», основанный на «речевом взаимодействии» (Волошинов, 1929: 113) собеседников. Язык, – писал В.Н. Волошинов (1929: 116), – отражает не субъективно-психологические колебания, а устойчивые социальные взаимоотношения говорящих.

Во-вторых, ориентация в лингвистических исследованиях на человека говорящего ускорила «падение бастионов» структурализма, приблизив на­ступление эры господства семантической парадигмы, которое, как оказалось, было не столь продолжительным. Вероятнее всего, таксономический азарт (rage taxonomique, по Ролану Барту) сузил область семантических изысканий, несмотря на предложенную Романом Якобсоном (Jakobson, 1966: 79) программу описания «имманентно-дифференциального» варианта анализа плана содержания естественного языка с учетом его «функционально-коммуникативной» специфики. Тем не менее,  принятая Р. Якобсоном программа исследования семантики, отождествленная с проблемой описания плана содержания естественного языка как автономной системы, не смогла включить в сферу своего анализа специфику «значения как эффекта взаимодействия говорящего со слушающим» (Волошинов, 1929: 104), уступив ее «психолингвистике, в рамках которой ученый-психолингвист («странная специальность – по замечанию акад. Ю.С. Степанова – для наших дней») стремится, чаще всего, выявить систему ассиоциативных связей, вызванных в сознании человека определенными словами. Механицизм и схематичность такой исследовательской процедуры достаточно образно описаны Ю.С. Степановым (1999: 10): «ученый-психолингвист ставит психологический тест среди женщин: «Какие ассоциации-слова вызывает в вашем сознании слово «мужчина»? и получает ответ – в Германии: секс, борода, щекотка… Он возвращается с тем же экспериментом в Россию и получает ответ: сынок, кормилец, Чечня…». Что это: специфика этносознания, личностной семантики, концептуальной картины мира или «объективный субъективизм» интерпретационного механизма? И вновь «односторонний монологизм лингвистики» оказался непреодолимым препятствием в разрешении «одной из труднейших проблем лингвистики – проблемы значения» (Волошинов, 1929: 101).

В-третьих, попытки исследователей описать функциональные пара­метры языковых выражений при помощи «чистых» семантических процедур (ср. например, опыты семантического анализа перформативных выражений) обнаружили «узость» концептуального аппарата семантики, а необходимость дальнейшего анализа уровней включенности («вовлечения») говорящей личности в сферу действия «language in use» обусловили появление лингвистической прагматики (ср.:  Робен, 1999).

Однако широта объекта исследования в новой парадигме  (вспомним дискуссионные статьи середины 80-х гг., которые можно свести к рубрике одной из статей этого цикла «Прагматика без берегов»), а также не достаточная разработка ее исследовательских процедур и понятийного аппарата привели к тому, что прагматические исследования практически замкнулись на описании тех или иных функциональных параметров отдельных экземпляров (или типовых представителей), используемых в идеальных («стерильных») условиях системы речевых актов в понимании ее основоположников (Дж.Л. Остина и Дж.Р. Серла), оставив без должного внимания коммуникативную специфику взаимодействия участников речевого акта (см: Романов, 1984; 1985; 1985а; Романов, Федосеева, 1986; Сусов, 1980; 1984; 1990; Франк, 1986). Очевидно, что принцип «абстрактного объективизма  и индивидуалистического субъективизма», описанный В.Н. Волошиновым (1929: 95-97), оказался востребованным и в рамках лингвопрагматической парадигмы. Проблема «диалогичности, активного, истинного понимания» (Волошинов, 1929: 104) практически оказалась  за пределами анализа и теории речевых актов, и лингвопрагматики в целом, так как в качестве адресата речевых сообщений мыслился абстрактный собеседник, которого, как предупреждал В.Н. Волошинов, не бывает.

В этой ситуации изменить сложившееся положение дел могла бы, по мнению ряда лингвистов, новая исследовательская парадигма, которая вскоре получила название «риторической парадигмы». Появление на авансцене «новой» или, по меткому выражению Доротеи Франк (1986: 370), «воскрешенной» исследовательской парадигмы в виде всевозможных риторических программ – политической, технической, лингвистической (ср.: Ю.Н. Варзонин, А.А. Ворожбитова, З.Я. Карманова, М.Н. Макеева)  – ставило своей целью «помочь лингвистической прагматике выйти из тупика» (Франк, 1986: 370), обогатить теорию речевого общения вообще и в частности теорию речевых актов в плане «эффективности коммуникативного взаимодействия, эффективности общения» (Варзонин, 2001: 109; он же, 1998: 56-64), для того чтобы описать «рациональное и оптимальное использование средств языка для достижения поставленной автором цели, т.е. определенного коммуникативного или риторического эффекта» (Макеева, 2000: 3).

 Естественно было бы ожидать, что новоявленная научная парадигма, именуемая «неориторикой» (ср.: Варзонин, 1998; Макеева, 1999; 2000; Ворожбитова, 2000; 2002), в отличие от «классической риторики» (ср.: Львов, 1996; Стернин, 1993; 2000; Хазагеров, Ширина, 1994) предложит новый, «переработанный» концептуальный аппарат для приспособления системы понятий, ориентированной на монолог», к более базисной форме общения – диалогу (с двумя или большим числом участников)» (Франк, 1986: 371). Однако повторенный Д. Франк призыв В.Н. Волошинова использовать диалогическую природу «целого высказывания в потоке речевого общения» (1929: 98) в рамках «воскрешенной» риторики практически остался без внимания и опять (уже в который раз!?) восторжествовал известный принцип: «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Вместо разработки программ анализа «линии соприкосновения данного (целого) высказывания с вне-словесной и со словесной средой (т.е. с другими высказываниями), анализа «типичнейшего целого жизненных высказываний, таких как законченный вопрос, восклицание, приказание, просьба, требующих внесловесного дополнения, да и внесловесного начала, когда самый тип завершения этих маленьких жизненных жанров определяется трением слова о внесловесную среду и трением слова о чужое слово (других людей), когда форма приказания, например, определяется теми препятствиями, которые оно может встретить степенью повиновения и каждая устойчивая бытовая ситуация обладает определенной организацией аудитории и, следовательно, определенным репертуаром маленьких житейских жанров» (Волошинов, 1929: 98-99; ср. также: Якубинский, 1923), современная, «воскрешенная» риторика, по мнению Цветана Тодорова (1998: 85), «превратилась в старуху, ни на шаг не отступившую от идеалов своей молодости (воплощенных в трудах Цицерона и Квинтилиана, которые и сами были в каком-то смысле стариками); она не замечает изменений, происходящих в окружающем мире. И тем не менее в этой старости есть своеобразный блеск – старуха ничего не забыла из двухтысячелетней истории своей жизни. Вернее сказать так: в многоголосице дискуссий окончательно отшлифовались, выкристаллизовались понятия, дефиниции и отношения. В этом и заключается парадокс: бесконечные рассуждения наводят на скуку, но, если рассмотреть их в целом, производят ошеломляющее впечатление».

Но куда могла бы направить свои взгляды и энергию новая («воскрешенная») риторическая волна?

Риторика как комплексная или холотропная, синергетическая, по С.А. Сухих (2000), дисциплина может оказаться полезной не только в плане развития навыков культуры речи (ср. у И. Канта: «Умение хорошо говорить и красота речи (вместе это составляет риторику) принадлежит к изящному искусству»), но и в плане практической коммуникации, особенно в разработке проблем организации и анализа коммуникативных процессов, в которых ораторское искусство применяется осознанно в манипулятивных целях как искусство пользоваться слабостями людей для своих целей, какими бы благонамеренными они ни были.

 Действительно, проблема организации и анализа коммуникативных процессов, как в рамках отдельных институциональных образований, так и в обществе в целом, проблема описания динамических моделей согласованного общения  приобретает особую актуальность в силу происходящих изменений в реальном мире. Но об этом я говорил уже выше.

 Характерные черты динамического развития мирового сообщества в новом тысячелетии, – такие, например, как глобализация и информатизация, – с особой остротой показывают необходимость лингвистике обратить внимание на такой многофакторный и многомерный феномен, как коммуникация. Традиционный подход к коммуникации как обмену информацией в процессе речевого общения характерен в большей степени для отечественной психологии и психолингвистики, в то время как за рубежом уделяется больше внимания интеракционной стороне коммуникативного процесса, его  поведенческому и ценностному аспектам с учетом того, что коммуникативные процессы присущи всем уровням организации живого: биохимическом, психофизиологическом, психодинамическом, социально-психологическом. 

 Необходимо отметить, что ограниченность трактовки коммуникации как чисто информационного процесса уже становилась все более очевидной в отечественной научной традиции. В частности, в ряде работ, посвященных вопросам коммуникативного взаимодействия, неоднократно подчеркивалось, что процесс общения специфичен именно тем, что в нем осуществляется выработка новой информации для его участников, которая способствует их единению, общности.

Более того, в работах по описанию динамической модели диалога было зафиксировано, что в коммуникативной интеракции, особенно в процессе возникновения механизма «коммуникативной воронки» и его реализации (А.А. Романов, 1988; 1995: 14-15; 1996: 14), наблюдается факт ощутимой потери информации. При этом была отмечена взаимосвязь между потерей информации и эмоциональным состоянием участников коммуникативного обмена (см.: А.А. Романов, 1995: 156-170;  Р. Броди, 2001; А.Ш. Тхостов, 2001).     В частности, В.М. Снетков (2000) установил, что при стрессовых состояниях участников коммуникативного взаимодействия информационные потери могут составлять до 80%. 

Поэтому далеко не случаен в последнее время факт обращения к феномену коммуникации как комплексному, многогранному и многофакторному явлению, в котором находит отражение процесс духовно-психологической связи, раскрывающий и глубинную психологическую связь, и энерго-информационное пространство или поле, и душевное взаимопроникновение в структуру межличностных отношений в общении в виде энергетического резонанса.

 

Литература

 

1. Варзонин Ю.Н. Этические основания теории риторики. – Тверь, 2001; Он же. Теоретические основы риторики. – Тверь, 1998.

2. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. – Л., 1929.

3. Ворожбитова А.А. Лингвориторическая парадигма: Теоретические и прикладные аспекты. Автореф. дисс. … докт.  филол.  наук. – Краснодар, 2000; Она же. Лингвориторическое образование как инновационная педагогическая система (принципы проектирования и опыт реализации). Автореф. дисс. … докт. пед. наук. – Сочи, 2002.

4. Карманова З.Я. Проблемы оптимизации научно-технических текстов. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1993.

5. Львов М.Р. Риторика. – М., 1996.

6. Макеева М.Н. Риторика художественного текста и ее герменевтические последствия. – Тамбов, 2000; Она же. Риторическая программа художественного текста как условие использования рациональных герменевтических техник в диалоге «текст – читатель». – Тамбов, 1999.

7. Робен Р. Анализ дискурса на стыке лингвистических и гуманитарных наук: вечное недоразумение / Р. Робен // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. Пер. с фр. и португ. – М., 1999.

8. Романов А.А. Прагматические особенности перформативных высказываний / А.А. Романов // Прагматика и семантика синтаксических единиц / Отв. ред. проф. И.П. Сусов. – Калинин, 1984; Он же. Прагматическая интерпретация семантики высказывания. – Калинин, 1985; Он же. Иллокутивные индикаторы прямых и косвенных речевых актов / А.А. Романов // Речевые акты в лингвистике и методике / Отв. ред В.В. Лазарев. – Пятигорск, 1985а.

9. Романов А.А., Федосеева Е.Г. Опыты построения коммуникативной типологии высказываний / А.А. Романов, Е.Г. Федосеева // Грамматические и семантические исследования языков разных систем / Отв. ред. А.А. Романов, А.М. Шахнарович. – М., 1986.

10. Степанов Ю.С. Париж – Москва, весной и утром… Предисловие / Ю.С. Степанов // Квадратура смысла. Пер. с фр. и португ. – М., 1999.

11. Стернин И.А. Практическая риторика. – Воронеж, 1993. Он же. Риторика в объяснениях и упражнениях. Учебное пособие. – Борисоглебск, 2000.

12. Сусов И.П. Семантика и прагматика предложения. – Калинин, 1980; Он же. Коммуникативно-прагматическая лингвистика и ее единицы / И.П. Сусов // Прагматика и семантика синтаксических единиц / Отв. ред. И.П. Сусов. – Калинин, 1984; Он же. Семиотика и лингвистическая прагматика / И.П. Сусов // Язык, личность, дискурс / Отв. ред. И.П. Сусов. – Тверь, 1990.

13. Сухих С.А. Механизмы манипулятивной коммуникации //Теорети-ческая и прикладная лингвистика. Вып. 2. Язык и социальная среда. – Воронеж, 2000.

14. Тодоров Ц. Теории символа. Пер. с фр. – М., 1998.

15. Франк Д. Семь грехов прагматики: тезисы о теории речевых актов, анализе речевого общения и риторике / Д. Франк // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. – М., 1986.

16. Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Общая риторика: Курс лекций и Словарь риторических фигур. Уч. пос. – Ростов н/Д., 1994.

17. Якубинский Л.П. О диалогической речи / Л.П. Якубинский // Русская речь. 1. – Пг., 1923.

18. Jakobson R. Essais de linguistique generale. – P., 1966. 

 

(0, 25 п.л.)