10. Е.И. Губенко
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ УСЛОВИЯ РЕАЛИЗАЦИИ
ДИСКУРСА СУДЕБНОЙ ЗАЩИТЫ
Ключевые слова: правовой дискурс, коммуникативная цель, пресуппозиции, имплицитная информация, семантическая структура высказывания, динамическая модель общения
Особенность вербальной коммуникации в профессиональной сфере обусловлена тем, что не всё содержание мысли находит внешнее воплощение; наряду с эксплицитным выражением существует область имплицитной информации. Известно, что даже из отдельно взятого высказывания извлекается больше информации, чем содержится в нем как языковой единице. Любое высказывание должно отвечать определенным условиям, в качестве которых выступает определенная «сумма предварительных сведений», которые выступают гарантом однозначного понимания высказывания и его составляющих (Костяев, 2003: 98). Подобные сведения позволяют высказыванию достигнуть коммуникативной цели. Эти элементы и составляют пресуппозиционную базу описания предложения, т.е. под пресуппозициями мы понимаем не осознаваемые убеждения или допущения, лежащие в основе наших слов, действий.
Проблема пресуппозиции родилась в недрах философии, а затем уже перекочевала в лингвистику. Следует отметить, что как в философии, так и в лингвистике не имеется однозначного толкования данного термина, хотя все сходятся на том, что пресуппозиции отражают объективно существующее явление. Ниже мы приведем два варианта определения пресуппозиции. Первое определение философское (Стросон), а второе – лингвистическое (Звегинцев). Стросон пишет, что утверждение 8 пресуппозирует (предполагает) утверждение 8? тогда и только тогда, когда истинность или ложность 8' является предварительным условием истинности или ложности 8. Звегинцев, суммируя определения, которые даются различными лингвистами, приходит к следующему определению пресуппозиции: «Под пресуппозицией следует понимать совокупность условий, которые необходимо удовлетворить, чтобы: – сделать уместным употребление данной структуры высказывания; – данное коммуникативное намерение (говоря философским языком, данная внеречевая сила) было эффективно воплощено в конкретном высказывании; высказывание было правильно понято в своем прямом смысле» (цит. по Кронгауз, 2005: 117).
Сама пресуппозиция включается в семантическую структуру высказывания вследствие смысловой связи отдельных компонентов выказывания подтекстом. «Пресуппозиция является частью семантической структуры высказывания на его глубинном уровне и вместе с эксплицитным, вербализованным смыслом, воплощенном в поверхностной структуре текста, работает на выражение и восприятие имплицитной информации. Восприятие и понимание последней происходит вследствие установления импликативной связи между смыслом актуальным в данный момент коммуникативного акта и пресуппозициями» (Костяев, 2003: 101).
Пресуппозиционная база любого высказывания строится на синтезе нескольких видов знаний: иллокутивных – знание условий протекания типовой интеракции в рамках заданного сценария; языковых – языковая компетенция, знание правил оформления высказываний; энциклопедических – знание фактов, фоновые знания, касающиеся той или иной ситуации; ситуативных – знание коммуникативно-социальных конвенций и принципов сотрудничества, личности собеседника; регулятивных – знание особенностей организации диалогического процесса, регулятивных единиц, их иерархической соотнесенности и стратегических принципов их распределения при реализации иллокутивного потенциала того или иного высказывания или целого диалогического комплекса.
Лингвистические предположения (презумпции) имеют место, когда некоторая информация или связь должна быть принята как истина, чтобы специфическое утверждение имело смысл. Это значит, что пресуппозитивные знания (предпосылки) должны быть истинны, то есть отвечать трем требованиям:
1. предложение А является пресуппозицией предложения В, если ложность А влечет семантическую аномальность В.
2. предложение А есть пресуппозиция предложения В, если А следует как из В, так и из общего отрицания В – справедливости ради, стоит заметить, что универсальность этого критерия неоднократно подвергалась критике при определении пресуппозиции, так как в этом случае разные высказывания могут иметь одну пресуппозицию.
3. пресуппозиция А –это та часть смысла предложения В, которая при нормальном употреблении В истинна и, по мнению говорящего, известна слушающему.
Важно заметить, что коммуникатор – инициатор коммуникации, может пренебречь перечисленными требованиями, то есть задать вопрос, который не соответствует истине, с тем, чтобы спровоцировать партнера по коммуникации, тем самым пренебрегая правилом сохранения вежливых и гармоничных отношений в момент интеракции. В литературе на этот счет существует много комментариев. «В большинстве диалогов, а в конфронтационных особенно нарушаются в той или иной мере все максимы, постулаты, правила и импликатуры с заповедями... участники диалога – это не роботы, высчитывающие какую заповедь и в каком порядке следования нужно применять, чтобы избежать конфронтации с собеседником. Более того, хаос максим и импликатур породил своего рода набор «контр-максим», которые в отличие от максим П. Грайса, призывают к обратному, а именно: ври, но не больше, чем это необходимо; ври убедительно, т.е. оставайся, по возможности, около правды» и др. (Романов, электронный ресурс).
Одной из проблем, трудно поддающейся решению, была и остается проблема этики, нравственности, правомерности употребления уловок юристами. В разных ситуациях по отношению к разным людям одна и та же уловка может быть расценена и как допустимая, и как неуместная. Уловки в речи существуют со времен далекой античности, они описаны ещё в самых древних риториках. Юриспруденция, а именно публичная деятельность адвоката во многом связана с ними: они могут проявляться в использовании заведомо ложной информации в речевой коммуникации, провокационной речи, софизмов, психологических уловок и т.д. Так, одно и то же высказывание может быть истинным и может быть ложным. Проверить истинность высказывания достаточно просто в том случае, когда речь идет о каких-то универсалиях, общеизвестных фактах; в других случаях, когда мы не обладаем знаниями о фактах действительности и вследствие этого не можем утверждать отражает ли то или иное высказывание реальное положение дел, и становится возможным использование сторонами судебного процесса тех или иных уловок. Демонстрацией этого может служить, например, следующие реплики адвоката в зале судебного заседания.
Обстоятельства дела. Подсудимого обвиняют в причастности к убийству тестя. Государственный обвинитель ссылается на ряд доказательств, которые адвокат считает косвенными и не доказывающими вину его подзащитного. При этом у стороны защиты есть основания подозревать в причастности к этому преступлению родного брата убитого, который выступает свидетелем со стороны обвинения. После изложения своих догадок и подозрений адвокат в процессе допроса этого свидетеля обращается к нему со следующей репликой:
Уважаемый Аркадий Олеговичу расскажите присутствующим в зале, по какой причине между Вами и Вашим братом в тот день произошла ссора?
Да кто Вам сказал что мы ссорились? Ничего такого не было. Я был первым, к кому он обращался, когда у него проблемы возникали...
Реплика 1 содержит минимум 3 пресуппозиции: 1) У Аркадия Олеговича был брат 2) в обозначенный день он виделся с ним; 3) между ними произошла ссора. Высказывание будет истинным только в том случае, если все три пресуппозиции истинны, назовем их пресуппозициями А, В, С, тогда а, b, с – переменные, которые обозначают их истинность: а=Тr(А), Ь=Тг(В) и с=Тг(С), а Тг(Х) – истинность высказывания: Тг(«между Вами и Вашим братом в тот день произошла ссора») = а & b & с.
Забегая вперед, стоит заметить, что никакой встречи между потерпевшим и свидетелем не было, и более того защита знала об этом и намеренно использовала ложную предпосылку с тем, чтобы вызвать недоверие остальных участников к показаниям свидетеля. Таким образом, свидетель знает, что высказывание аномально, допустим, что и адвокат знает, однако этот факт не известен остальной аудитории. Поэтому, примет ли этот факт на веру аудитория зависит исключительно от ответной реплики свидетеля. Последующий за этим ответ вряд ли можно назвать удачным для позиции свидетеля, так как в первую очередь ставит под сомнение факт наличия между родственниками разногласий ?(Тг(С), а не факт их встречи ?(Тг(В), что непосвященными может расцениваться как то, что встреча между ними все-таки состоялась, и свидетель действительно был на месте преступления со всеми вытекающими последствиями. Таким образом, если в ходе диалогического общения возникает необходимость отказаться в ответе от одной из пресуппозиций или опровергнуть их все, то делать это необходимо эксплицитно, правильно расставляя смысловые акценты. Это позволит сохранить в ответах семантически воздействующий потенциал (Костяев, 2003, 100-105). К приему использования ложной пресуппозиции зачастую стороны прибегают, чтобы посеять сомнения у присяжных и снизить эффективность аргументов, которые используются участниками процесса в свое оправдание.
Следует заметить, что по психологическим причинам на пресуппозиции обращается меньше внимания, и слушатель легче принимает их истинность, так, благодаря законам поглощения, истинность всей фразы сводится к истинности акцента. То же самое относится к утверждению, содержащему любое количество пресуппозиций: для определения истинности такого утверждения достаточно определить истинность акцента. В реальной жизни это выражается в том, что мы обращаем больше внимания на акцент, а пресуппозиции зачастую считаем истинными как само собой разумеющийся факт. Это может использоваться для обмана: сомнительные и непроверенные факты высказываются в тексте, но акцент делается на каком-то достаточно простом и очевидном истинном высказывании. В результате человек оценивает истинность сказанного, которое на самом деле оно ложно или неизвестно.
В русском языке существует несколько способов, с помощью которых в тексте выделяется акцент (а все остальные утверждения, содержащиеся в нем, таким образом, становятся пресуппозициями): интонация, положение слова в предложении (как правило, в конце), использование отрицательной частицы «не», добавление нового слова к выделяемому и т.д. В нашем примере таким акцентом является сочетание в тот день – добавление дополнительных деталей придает вопросу некоторую правдивость.
Можно говорить о контрасте между истинным положением дел и представлением отправителя сообщения о создавшейся ситуации, точнее представлением, которое отправитель пытается внушить получателю этого сообщения. Умение убедительно представить эту разницу во многом и определяет успешный результат для одной из сторон в конкретный момент времени, а возможно, и исход всего дела, находящегося в рассмотрении. Фактически, перед защитой, также как и перед государственным обвинителем стоит задача изменить общие пресуппозиции остальных участников процесса (активных, пассивных), которые формируются под влиянием средств массовой информации, родственных привязанностей, личных знакомств и других факторов.
Таким образом, оказывается, что всякое предложение неизбежно несет добавочную информацию (существенную и весьма большую) о тех условиях, которым оно удовлетворяет. Эти условия и создают «невидимый» подтекст у всякого «видимого» текста. Можно сказать, что основная задача проблемы пресуппозиции заключается в том, чтобы сделать этот «невидимый» подтекст эксплицитным.
Е.В. Падучева подчеркивает тот факт, что «лексический состав реплики может вступать во взаимодействие с её прагматическим контекстом» (Падучева, 1997: 184-226). Таким образом, высказывание, которое изначально базируется на ложных предположениях вполне может использоваться как часть схемы аргументации до тех пор, пока она логично вписывается в определенный контекст употребления, и в этом случае критерием релевантности данного высказывания будет ни его истинность или ложность, а его адекватность или способность быть использованным в рамках стратегии, позволяющей осуществить намеченное речевое воздействие.
В следующем примере имеет место прием, который заключается в экспликации невыраженного в высказывании имплицитного или ожидаемого суждения и служит, таким образом, аргументированию с позиции использования пресуппозиции, которая может быть и ложной, но при этом сохранять необходимый прагматический эффект; в результате неправильная интерпретация мыслей собеседника приводит к дискредитации его позиции, как например, в следующем диалоге:
Свидетель обвинения Н: Они поссорились. Карина сказала ему что-то обидное, ну, судя по его реакции, он, по-моему, что-то в таком же духе ей ответил...
Адвокат: То есть вы хотите сказать, что отношения у них были далеко не безоблачные, и ссору спровоцировала Карина Т.?
Свидетель обвинения Н: Я не знаю, кто начал первым, я в другой комнате была...
Адвокат: Ну Вы не можете опровергать то, чего не знаете наверняка.
Свидетель обвинения: А я и не опровергаю.
Адвокат: То есть, Вы не отрицаете, что ссору могла начать потерпевшая?
Свидетель обвинения: Да не знаю я...
В этом случае средством для манипуляции становятся импликации, т.е. следствия предложения. Импликация в отличие от пресуппозиции подчиняется закону контрапозиции. Импликацией называется такая имплицитная пропозиция, из отрицания которой вытекает отрицание основной пропозиции. Так, по аналогии с семантическими постулатами Карнапа, определяющими значение слова, можно считать, что значение предложения – это множество его импликаций (следствий). В частности фраза Карина сказала ему что-то обидное, а он... в таком лее духе ей ответил дает основание лишь предположить, что последовала цепочка речевых ходов, где роль инициатора принадлежала девушке. Однако неизвестным для нас и для присутствующих на слушании остается тот факт, предшествовали ли этому другие реплики, которые могли спровоцировать подобное речевое поведение, и кто был их инициатором. Тогда вывод «она первая начала» будет иметь ровно столько же оснований существовать как и вывод о том, что ссору начал молодой человек.
Так, из реплики свидетеля следует лишь то, что между двумя людьми произошла ссора, возможно со взаимным оскорблением друг друга. При этом является совершенно не установленным факт инициирования ссоры девушкой. Однако в последующих своих репликах сторона защиты делает смысловой акцент именно на этом, а также на том, что подобные ссоры носили неоднократный характер. Свидетель, не обладая достаточной информацией, не может ни подтвердить, ни опровергнуть это предположение, заявленное, впрочем, утвердительным тоном. Выгодность подобной позиции очевидна и заключается в том, что наличие отрицательных и дискредитирующих допущений даже при отсутствии прямых подтверждений всегда оказывает давление и, так или иначе, сеет определенную степень сомнения среди участников процесса, подвергающихся воздействию со стороны обвинения и защиты.
При выяснении обстоятельств по делу, государственный обвинитель, а также защитник, активно используют интеррогативные реплики, что служит своеобразным способом навязать свой сценарий развития событий и «предъявить собственные пресуппозиции и фреймы коммуникативной интеракции» (Костяев, 2003: 100). Кроме того, широкое использование вопросительной формы обусловлено тем, что эксплицитность вопроса является важным условием результативности коммуникативного акта (Романов, Ходырев, 2001; 150-151). Вопрос является своеобразным императивом сообщить требуемую информацию, которая на момент коммуникативной интеракции является неизвестной, или известной одной стороне, которая и выступает инициатором (каузатором) вопросительной реплики часто с тем, чтобы добиться не получения необходимой информации, а произвести необходимый эффект на присутствующих (когда речь идет о судебной ситуации).
В целом для комплексов вопросно-ответных реплик, используемых защитой в судебных разбирательствах, свойственно следующее: в интеррогативных репликах любого типа присутствует базовые предпосылки (пресуппозиции), которые могут быть как истинными, так и ложными; использование ложных предпосылок в интеррогативных комплексах может быть как осознанным, так и неосознаваемым, и в этом случае служить приемом манипулятивного воздействия; интеррогативная реплика является своеобразным императивом, выполнение которого обеспечивает переход от заданного к искомому, таким образом, искомое (запрашиваемое) не является абсолютно неизвестным.
Широкое использование вопросительной формы обусловлено тем, что эксплицитность вопроса является важным условием результативности коммуникативного акта (Романов, Ходырев, 2001: 150).
Пресуппозиции и предпосылки в основе вопроса определяют рамки ответа и его смысловое содержание, поэтому очевиден вывод о том, что инициатор коммуникации во многих случаях может добиться ожидаемого (запланированного) ответа, удачно выбрав формулировку вопроса. В таком случае можно говорить, что предпосылки использования интеррогативных реплик является желание «предъявить собственное пресуппозиции и фреймы каузатором» (Костяев, 2003: 100-105).
Информативное ядро тематического пространства в коммуникативном акте интеррогативного типа, имеющего место в зале суда, как впрочем и любого другого коммуникативного акта, составляет предметную область речевой интеракции. Она в свою очередь регулируется нашими представлениями о предмете общения и представлениями наших партнеров (оппонентов) по коммуникации. Поэтому непосредственно перед началом речевой интеракции её участниками, но, главным образом, инициатором, проводится некоторая работа с целью выявления согласованности/рассогласованности позиций, так как это является отправным пунктом в выстраивании стратегии речевого поведения на разных этапах профессионального общения, коим является общение в рамках судебного слушания.
Следует заметить, что использование вопросно-ответной формы общения в судебном разбирательстве помимо своей прямой функции (выяснение обстоятельств по делу), выполняет ещё ряд дополнительных задач, а именно: 1) задает направленный характер коммуникации и обеспечивает переход на очередную фазу стратегического решения; 2) позволяет инициатору (каузатору) осуществлять контроль за ходом коммуникации, а также за достижением глобальной цели, и исключить тем самым альтернативное (непредсказуемое) развитие речевой ситуации; 3) активизировать внимание собеседника; 4) выявить реакцию собеседника (согласие/несогласие, подтверждение/отрицание) на сообщаемую информацию, с тем, чтобы скоординировать намеченные действия; 5) используется как тактический прием с тем, чтобы сделать паузу, выиграть время и сформулировать вопрос по существу; 6) подчеркнуть социально-ролевую и институциональную доминантность; 7) изменить тематическое пространство, и избежать тем самым «опасных» моментов; 8) усилить прагматическое воздействие на собеседника и др.
Таким образом, дискурс судебной защиты представляет собой динамическую модель общения, строящуюся по принципу своеобразной игры, где при объективно равных условиях (неоднозначно трактуемых обстоятельствах рассматриваемого уголовного дела, например) лидерство принадлежит тому, кто владеет навыком декодирования, а также манипулирования исходными пресуппозициями, а через них умеет видоизменять предполагаемую схему, (сценарий) реализации интерактивных ходов-цепочек в рамках институциональных диалогических комплексов для осуществления глобальной целевой программы.
Литература
1. Костяев А.П. Регулятивная характеристика инвективных реплик в профессиональном общении: Дисс. … канд. филол. н. / А.П Костяев. – Тверь, 2003.
2. Падучева Е.В. Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла / Е.В. Падучева // «Семиотика и информатика». Вып. 35. М: «Языки русской культуры», 1997. – С. 184-226.
3. Работа судов общей юрисдикции в первом полугодии 2000 года // Российская юстиция. – 2001. – № 1. – С. 75-77.
4. Романов А.А. Суггестивная модель речевого общения: манипуляция или игра со смыслами? / А.А. Романов // Человек лживый / Ноmо mеndах: игра с личностью или игра со смыслами. – М.-Тверь: ИЯ РАН, 2004. – С. 4-22.
5. Романов А.А., Ходырев А.А. Управленческая риторика / А.А. Романов, А.А. Ходырев. – М: Лилия. – 2001.
6. Романов А.А. Вербальный конфликт в диалогической «игре» / А.А. Романов // Электронный Научный Журнал «МИР ЛИНГВИСТИКИ И КОММУНИКАЦИИ» [Электронный ресурс]. – Тверь: ТГСХА, ТИПЛиМК, 2006. – № 04 (05). Режим доступа: http://www.tverlingua.by.ru/archive/005/5_1_1.htm
(0, 42 п.л.)