1. А.А. Романов
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС
В СИСТЕМЕ СОЦИАЛЬНО-ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ ПРАКТИКИ
Ключевые слова: политический дискурс, дискурсивная практика, коммуникация, эффективность воздействия, фрейм, семантическая конфигурация
Вопросы к предложению:
Для чего используется предложение?
Для кого оно предназначено?
Каков его заряд?
Какова его практическая цель?
Какое предложение следует за каким?
Какие предложения поддерживают его?
В какой ситуации оно произносится?
Кем?
Бертольд Брехт
Вопросы, поставленные Брехтом к предложению, затрагивают, в сущности, систему отношений концептов «слово» и «власть», вскрывая прагматическую окраску использования слова в социальной практике языкового (речевого) поведения.
Действительно, вопросы о том, кому принадлежит слово и кто его контролирует, кто осуществляет выбор конкретного слова в определенной ситуации и кто определяет, что представляет собой хорошее или плохое (и не только языковое) поведение, отражают взаимоотношения между обществом (и его подсистемами в виде определенных социальных институтов), властью, ценностями, нормами, идеологиями и мнениями, выраженными при помощи языка и о языке.
Сложившееся положение дел в языкознании второй половины XX века таково, что центральные позиции стали занимать когнитивная и коммуникативная парадигмы, описывающие базовые отношения между языком и человеком как мыслящим социальным объектом. Широкое понимание когнитивной науки позволяет включать речевую деятельность в интерактивную картину языка, мышления и поведения говорящего субъекта. Мышление и язык как базовые концепты человеческого бытия экстраполируются в коммуникативном процессе. Последнее, наряду со способностью к абстрактному мышлению и использованию моральных категорий как основы существования человеческого общества, и определяет уникальность человеческого поведения – в том числе и коммуникативного – в мире.
Изменение парадигмы современного – как отечественного, так и зарубежного – языкознания выражается, прежде всего, в увеличении объема работ антропоцентрического направления, что в свою очередь влечет за собой, с одной стороны, освоение новых научных сфер, а с другой – переосмысление старых теоретических посылок и устоявшихся постулатов относительно «человеческого фактора» (говорящего субъекта, языковой личности или homo loquens) в языке.
Увеличение внимания к роли феномена «говорящей / языковой личности» позволяет исследователям осознать не только важность проблем описания самой языковой структуры, но и значимость задач всестороннего исследования названного феномена, когда языковая личность, непосредственно «человек говорящий» в его способности совершать определенные речевые поступки, выступает в качестве интегрального объекта изучения различных направлений науки о языке, таких как когнитивная лингвистика, социо- и психолингвистика, прагма- и этнолингвистика, политическая лингвистика и т.п.
В научной литературе отмечается, что за прошедшее десятилетие резко возрос интерес к изучению человеческого поведения как в плане организации информационно-коммуникативной деятельности, так и в плане реализации других видов общечеловеческой деятельности, что обусловило появление «новой научной парадигмы» или «дискурсивного поворота» в научной деятельности, которая обещает, по заключению ряда ученых, «нечто большее, чем создание новой лингвистической, семиотической или культурологической модели» понимания и интерпретации проявления человеческой деятельности в широком смысле этого термина (см.: Ван Дейк, 1989; Водак, 1997 и др.).
Практически, то, что уже получило в психологии (особенно, в когнитивной психологии – см.: Солсо, 1996: 32-45), философии и других гуманитарных науках название дискурсивного поворота, должно рассматриваться и в антропологическом языковедении (в лингвистике вообще и в политической лингвистике в частности) как часть более значительных тектонических сдвигов в культурологической архитектуре знания о говорящей личности и ее речевом (коммуникативном) поведении.
Антропологическое языковедение – как показали работы но изучению речевых проявлений (или дискурсий) личности – обнаруживает много «белых» пятен, открывает новые неизведанные области научного пространства, одну из которых составляют проблемы «социального бытия», структурированности и динамичности смысловой реальности политической дискурсии как совокупности речевых практик, когда информационный манифестант в виде определенного дискурса (или просто информативного массива, текста) отражает специфику форм речевого и – шире – коммуникативного поведения говорящего субъекта, связанную с отражением (совпадением или несовпадением) его картины (языковой и внеязыковой) мира и картины мира объекта (адресата), воспринимающего информативный манифестант.
Именно исследование специфики форм политической дискурсии позволяет выявить природу этнокультурной особенности ментального вместилища», «ментального пространства» говорящей личности, по Дж. Лакоффу и М. Джонсону (1987: 129; а также см.: Лакофф, 1995: 147-159; Динсмор, 1995: 386), охватывая как культурные лакуны, знание лингвострановедческих феноменов и различных видов культурной деятельности с учетом специфики массового сознания (термин в понимании Б.А. Грушина), так и лингвопрагматическую особенность функционирования ее конкретных видов и форм, манифестирующих ту или иную разновидность речевого, коммуникативного и человеческого поведения.
Проблема объяснения, интерпретации и комментирования специфики динамических образцов человеческого поведения на материале такого фиксированного эмпирического лингвистического материала как политический дискурс или дискурс политика (рассказы, имиджелогические мифы, политические выступления и политические дискуссии в различных социальных кругах, воспоминания о политических мероприятиях – митингах, съездах, поездках в качестве члена делегации, автобиографии, обсуждение научных проблем и т.п.) является предметом большого числа современных исследований, что дает основание ряду ученых говорить о «новом теоретическом подходе», о «новом жанре в философии науки» (см.: Брокмейер, Харе, 2000: 29), о нарративной специфике политической дискурсии как акте высказывания в социально-семиотическом процессе, где под «дискурсией», следуя идеям М. Фуко (Foucault, 1971: 11), понимается совокупность речевых практик, оказывающих влияние на формирование представлений об объекте, который они подразумевают. И тогда политический дискурс, являясь реальным результатом таких речевых практик, выступает как вид знания, как то, что люди говорят о социально-институциональной практике и то, как социально-институциональная практика (т.е. формы репрезентации власти) говорит о себе сама (Романов, 2002).
Как показывают исследования отечественных и зарубежных ученых, все возрастающий интерес к интерпретационным исследованиям, фокусирующим свое внимание на социальных, дискурсивных и культурных формах человеческого поведения, открывает новый горизонт в изучении дискурсивной включенности языковых форм любого порядка (и устных, и написанных манифестантов), которые составляют фундаментальную лингвистическую, психологическую, культурологическую и философскую основу жизнедеятельности говорящего субъекта (Богин, 1999; Караулов, 1987; 2000). И осознание роли указанной основы в жизнедеятельности говорящего субъекта позволяет ему прийти к соглашению с окружающим миром и условиями его существования, что создает возможность для понимания и создания смыслов, которые говорящий субъект находит в своих формах жизни.
Больше того, в той мере, в какой это касается описания и интерпретации человеческой деятельности в ее широком понимании, анализ политического дискурса в различных его функциональных проявлениях как результата специфической деятельности говорящего субъекта позволяет осмысливать более широкие, более дифференцированные и более сложные контексты человеческого опыта. В сущности, обращение к анализу природы политического дискурса (также: дискурс политика, дискурсивные образования, дискурсивные конструкции) дает возможность обобщить, расширить и специфизировать широкий спектр вопросов, ответы на которые помогут выработать представления о целеустановках, намерениях и идеях личности, национально-культурной «самости» или «персональной идентичности», о способах организации человеческой памяти и многое другое.
Смещение определенного акцента в исследовании речи и текста проявляется в переосмыслении того, что речь рассматривается не только как источник данных о языке, но и как индивидуальная реализация системы языка, неразрывно связанная с мыслительной деятельностью, и, тем самым, неотделимая от человека, порождающего и воспринимающего (интерпретирующего) речь.
Здесь важно отметить, что в дальнейшем изложении при реализации поставленных задач в работе наряду с термином «политическая дискурсия» для обозначения совокупных речевых практик будет использоваться достаточно известный в лингвистической прагматике термин «дискурс», понимаемый не просто как связный текст (коммуникат), а как «сложное коммуникативное явление, которое включает в себя и социальный контекст, дающий представление как об участниках коммуникации (их характеристики), так и о процессах производства и восприятия» (ван Дейк, 1989: 13; ср. также: Водак, 1997: 10-12; Кубрякова, 2001: 8-11).
В этом смысле политический дискурс как целостное образование выступает в виде определенного, т.е. построенного по определенному образцу (схеме, фрейму) комплексного речевого действия. И его надлежит рассматривать как форму социального действия, всегда определяемую конкретными ценностями и социальными нормами, условностями и социальной практикой, всегда ограниченной и находящейся под влиянием конкретных институциональных структур в социуме и реальных исторических (временных) процессах. Включение историческо-социальной перспективы в объем понятия политического дискурса позволяет в большей степени отразить динамику социальной природы языкового знака (понимаемого как язык в действии) на любом уровне и рассматривать его в качестве результата социальных процессов, мотивированных единством формы и значения.
Поэтому изложенная в политическом дискурсе история (описательная или любая другая дискурсия) на макроуровне может отражать специфику взаимодействий индивидуумов или социальных институтов, а на микроуровне она выступает в качестве маркера истории дискурсивных изменений, представляющих трансформации смысловых пространств участников политической коммуникации.
Включение исторической (временной) перспективы в анализ политического дискурса отражает динамическую природу его «социального бытия», обусловленную функционированием этого языкового образования в определенном обществе и его спецификой прагматического контекста устно-повествовательного речевого жанра: особенностями его создания и воспроизведения, целеустановки, ориентированность на адресата, психотип языковой личности и т.д.
Политическая дискурсия как совокупность атомарных коммуникативных проявлений реализуется в виде целостного комплексного образования с типовой архитектоникой в качестве фреймового образования с вершиной в виде семантической конфигурации «я описываю Q, чтобы тем самым сообщить тебе / вам, что имеет место Q и это Q актуально для меня как говорящего в данный момент, и я хочу, чтобы это Q было также в равной степени актуальным и для вас ».
Данное определение содержит одновременно указание как на направление предпринимаемого анализа, так и, в известной степени, на его методику, поскольку, в отличие от лингвистических работ, посвященных анализу собственно языковых объектов разных уровней (например, от фонемы до текста), предлагаемое исследование посвящено анализу когнитивных процессов – т.е. структуре процессов, происходящих в уме носителя языка, принадлежащего к определенному направлению общественной мысли, при производстве им конкретного коммуникативного манифестанта, а также процессам, обусловливающим его понимание и зависимость восприятия направленного на адресата коммуниката (в терминологии пражских функционалистов) от избранной формы речевого воздействия.
Литература
1. Брокмейер Й., Харе Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы / Й. Брокмейер, Р. Харе // Вопросы философии. – 2000. – № 3. – С. 29-42.
2. Дейк Т. ван. Язык. Познание. Коммуникация / Т. ван. Дейк. – М., 1989. – 312 с.
3. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика / Р. Водак. – Волгоград, 1997. – 137 с.
4. Грушина Б.А. Массовое сознание / Б.А. Грушина. – М., 1987. – 368 с.
5. Динсмор Дж. Ментальные пространства с функциональной точки зрения / Дж. Динсмор // Язык интеллект. – М., 1995. – С. 385-411.
6. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность / Ю.Н. Караулов. – М., 1987. – 261 с.
7. Караулов Ю.Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети / Ю.Н. Караулов // Языковое сознание и образ мира. – М., 2000. – С. 191-206.
8. Кубрякова Е.С. Об исследовании дискурса в современной лингвистике / Е.С. Кубрякова // Филология и культура. Материалы 3-й Международной конференции. Ч. 1. – Тамбов, 2001. – С. 8-11.
9. Лакофф Дж. Когнитивная семантика / Дж. Лакофф // Язык и интеллект. – М., 1995. – С. 143-184.
10. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Дж. Лакофф, М. Джонсон // Язык и моделирование социального взаимодействия: Переводы. – М., 1987. – С. 126-172.
11. Романов А.А. Политическая лингвистика / А.А. Романов. – М.-Тверь, 2002.
12. Солсо Р.Л. Когнитивная психология / Р.Л. Солсо. – М., 1996. – 600 с.
(0, 3 п.л.)